психологии Еврейского университета в Иерусалиме. Еще удивительнее, что о них не слышали его старшие братья. «Ага, наконец-то я знаю о чем-то больше, чем мои братья!» Канеман и Тверски дали ему возможность увидеть, как думает человек. Читая их статью, он словно заглянул за магический занавес.

Редельмейеру не составило большого труда решить, чем он хочет заниматься в жизни. В детстве он обожал врачей из телесериалов – Леонарда Маккоя из «Звездного пути» и особенно Хоуки Пирса из «МЭШ». «Я вроде как хотел быть героем. Я никогда не добился бы успеха в спорте. Я никогда не пошел бы в политику. У меня ничего не получилось бы в кино. Медицина была моим путем к подлинно героической жизни». Он почувствовал влечение настолько сильное, что подал документы в медицинскую школу в девятнадцать лет, на втором году обучения в колледже. В двадцать он уже учился в Университете Торонто на врача.

И вот здесь начались проблемы. Преподаватели не имели ничего общего с Леонардом Маккоем или Хоуки Пирсом. Многие из них были самодовольными и даже чванливыми типами. То, как они себя вели и что говорили, подтолкнуло Редельмейера к крамольным мыслям. «В медицинской школе было множество преподавателей, которые говорили всякую ерунду, – вспоминает он. – Я не осмеливался возразить».

Специалисты из разных областей медицины по-разному диагностировали. Преподаватель урологии говорил студентам, что кровь в моче предполагает высокий шанс рака почки, в то время как преподаватель нефрологии настаивал, что кровь в моче указывает на высокую вероятность воспаления почки. Оба заявляли это уверенно, так как привыкли видеть только то, что видеть были обучены.

Проблема проявлялась не в том, что они что-то знали или не знали. Они ощущали потребность в определенности или, по крайней мере, в видимости определенности. Стоя рядом с диапроектором, многие врачи не столько учили, сколько проповедовали. «Высокомерие из них так и сочилось, – говорит Редельмейер. – «Что значит, вы не дали стероидов?!» Идея, что в медицине много неопределенности, упрямо игнорировалась ее светилами.

И немудрено: признать неопределенность значило признать возможность ошибки, а вся профессия врача построена на утверждении мудрости своих решений. Каждый раз, когда пациент выздоравливает, врач приписывает результат лечению. «Хотя то, что пациенту стало лучше после лечения, еще не значит, что ему стало лучше благодаря лечению», – думал Редельмейер.

«Многие болезни проходят сами собой, – говорил он. – Люди чувствуют себя плохо и обращаются за помощью. Врачи в этой ситуации считают необходимым что-то сделать. Вы ставите пиявки, и состояние пациента улучшается. И дальше вся жизнь с пиявками? Вся жизнь с антибиотиками? Тонзиллэктомия при каждой ушной инфекции? Вы идете к психиатру с депрессией, ваше состояние улучшается – и вот вы уже убеждены в эффективности психиатрии».

Редельмейер обратил внимание и на другие проблемы. Его преподаватели принимали за чистую монету показатели, которые следовало самым тщательным образом проверять. Например, в больницу приходит старик, страдающий от пневмонии. Ему меряют пульс – и успокаиваются: норма, семьдесят пять ударов в минуту. Но пневмония убивает пожилых людей в силу распространения инфекции. Реакция иммунной системы вызывает жар, кашель, озноб, мокроту и… частое сердцебиение – организму, который борется с инфекцией, требуется прокачивать кровь с более высокой скоростью, чем обычно.

«Пульс пожилого человека с пневмонией не должен быть нормальным! – утверждал Редельмейер. – Он должен нестись во весь опор». Пожилой пациент с пневмонией и нормальным сердечным ритмом – это пациент, у которого, вполне возможно, серьезные проблемы с сердцем. Однако благополучные показатели создают у врачей ложное представление, что все в порядке. И тогда медицинские эксперты не удосуживаются себя перепроверить.

Так в Торонто началось движение к тому, что стало называться «доказательной медициной». Ее главная идея – проверка интуиции медицинских экспертов при помощи достоверных данных. В результате научных исследований многое из того, что раньше сходило за медицинскую мудрость, оказалась ужасающе неправильным. Когда Редельмейер поступил в медицинскую школу в 1980 году, например, общепринятое мнение гласило: если жертва сердечного приступа страдает от последовавшей аритмии, нужно дать пациенту средства для ее подавления. Семь лет спустя, к концу медицинского обучения Редельмейера, исследователи доказали, что пациенты с сердечным приступом, у которых аритмия была подавлена, умирали чаще, чем те, кого от этого не лечили. Никто не объяснил, почему врачи в течение многих лет практиковали методы, которые систематически убивали пациентов, хотя сторонники доказательной медицины начали видеть возможное объяснение в работах Канемана и Тверски. Но уже было ясно, что интуитивные суждения врачей могут иметь очень серьезные недостатки, а результаты медицинских исследований больше нельзя игнорировать.

В статье в Science Даниэль Канеман и Амос Тверски отметили: в то время как искушенные в статистике люди могут избежать простых ошибок, сделанных менее подготовленными людьми, даже самые изощренные умы склонны ошибаться. Как выразились авторы, «интуитивные суждения подвержены заблуждениям в более запутанных и менее прозрачных проблемах». Юный Редельмейер понял: вот «фантастическое объяснение, почему блестящие врачи не застрахованы от ошибок».

Он вспомнил, как допускал ошибки, решая задачи по математике. «Проблема решений существует и в медицине. В математике вы можете проверить свою работу, в медицине – нет. И если мы ошибаемся в алгебре, где ответы очевидны, насколько больше ошибок мы можем допустить в мире, где ответы гораздо менее очевидны?» Ошибка не обязательно постыдна, она просто человеческая. «Нам предоставили язык и логику, чтобы описать те ловушки, в которые люди могут попасть, когда они думают. Это признание ошибок человека. Не отрицание ошибок, не демонизация человека. Всего лишь понимание, что ошибки являются частью человеческой природы».

Но Редельмейер держал при себе еретические мысли, которые он затаил молодым студентом-медиком. Он никогда не испытывал стремления спорить с начальством или нарушать правила, да и не имел такого таланта. «Я очень правильный и законопослушный. Я голосую на всех выборах. Я прихожу на все университетские собрания. Я никогда не имел проблем с полицией».

В 1985 году ординатор университетской больницы Стэнфорда начал, запинаясь, выражать свой профессиональный скептицизм. Однажды ночью на второй год работы, когда Редельмейер дежурил в реанимации, ему поручили поддерживать жизнь молодого человека столько времени, чтобы успеть «собрать урожай». («Сбор урожая» – американский эвфемизм; в Канаде это называли просто «извлечение органов».) Двадцатилетний пациент с мертвым мозгом врезался на мотоцикле в дерево.

Впервые Редельмейер столкнулся с телом умирающего человека моложе себя. «Такая потеря! А ведь несчастный случай можно было предотвратить. Парень не надел шлема».

Редельмейер вновь поразился неспособностью человека оценивать риски, даже когда просчет может вызвать смерть. При принятии решений людям явно не помешала бы помощь, например, требование ко всем мотоциклистам носить шлемы.

Позже Редельмейер говорил одному из своих сокурсников, американцу: «Что