— Господа из города уже говорили со мной о дороге, что надобно построить между городом и моим поместьем, — вспомнил Волков.

— Мудро, — согласно кивал бургомистр. — Я подниму этот вопрос на совете, что будет в январе.

— Да, мудро, но этого мало, — произнёс епископ. — Нужны более прочные связи. Узы кровные.

— Именно, именно, — соглашался господин Виллегунд. — Кавалер, а есть ли у вас дети брачного возраста?

— Нет, — чуть помедлив, отвечал Волков.

— Но у вас есть племянница, — напомнил епископ, откуда он только всё знал, — кажется у неё уже была кровь?

— Кажется, была, — отвечал Волков, удивляясь изощрённости старого попа.

— Вот и прекрасно, а у Фердинанда Фейлинга, что ведёт тяжбу с графом из-за Хлидена, всех восточных холмов и всей восточной дороги, третьему сыну уже пятнадцать. Вот и партия для вашей племянницы, — продолжал отец Теодор.

— Какая прекрасная идея! — воскликнул бургомистр. — Завтра же поговорю с Фейлингами. Уверен, что они не откажут себе в удовольствии завести столь сильного родственника. А уж как будет злиться граф!

— Вот и прекрасно, — произнёс епископ, — значит, у нас с вами, господа, два дела: брак между Фейлингами и Эшбахтами и дорога.

— Надеюсь, я всё это устрою, — обещал бургомистр.

— Да благословит вас Господь, сын мой, — отец Теодор перекрестил его, — а теперь, господа, прошу вас простить меня, но годы берут своё, пора мне на покой.

— Конечно-конечно, — говорил бургомистр, вставая из кресла.

— Разумеется, святой отец, — Волков тоже поднялся.

— А вы, кавалер, останьтесь на минуту, — задержал его епископ.

Когда бургомистр вышел, отец Теодор позвал слугу, чтобы начать раздеваться, сам же не торопясь, как бы рассуждая, начал говорить:

— Не верите бургомистру? Не захотели ночевать в его доме? Мудро. Это мудро. Не верьте ни единому его слову, и словам Фейлинга не верьте. Сейчас вы городу нужны много больше, чем город вам. Герцог зол на город ещё с прошлой войны, злится на вечную их жадность, а за то, что город не дал солдат против вас, злится ещё больше, и он думает отменить торговые преференции для города Малена. А граф желает вернуть то, что, по чести говоря, всегда и принадлежало графам. Сто лет назад Хлиден и вся восточная дорога были частью графского домена, пока город не забрал за мнимый долг все те земли. Городу нужен полководец, которого у него никогда не было. И не для войны, скорее для торга и для того, чтобы показать вас всем остальным. Но как только всё утрясётся, они предадут вас, как и всех прочих и во все времена; как только герцог поманит их преференциями в торговле, так и забудут о вас сразу. Разрешение торговать во всех пределах Ребенрее, и в Хоккенхайме, и в Фёренбурге и Вильбурге, очень, очень важно для них.

— Так что же, мне не отдавать племянницу за сына Фейлинга? — Волков был откровенно растерян.

— Почему же! Обязательно, обязательно отдавайте. Заводите как можно больше родни. Привязывайте их к себе браками, торговлей, дорогами, общими предприятиями. И дорогу мы построим, уж я тоже позабочусь об этом. Но имейте в виду, доверять этим господам нельзя. Для них вы не горожанин, пока не станете тут жить постоянно. И запомните главное: они будут целовать вам руки и осыпать серебром, пока вы сильны, скорее всего, они даже не отважатся вас в открытую предать, пока вы побеждаете и пока за вами стоит хоть сотня добрых людей. Но как только вы проиграете сражение, хоть одно, они к вам переменятся, проиграете войну и ослабнете — тут же эти же люди, что сегодня вам кланялись, постановят на городском совете при тайном голосовании, что вас надобно схватить по возможности и выдать герцогу. А за долг ваш, что вы им должны, они заберут всё, что только смогут. И они так и поступят, чтобы только он не отнимал у них торговых привилегий. Так что, если вы проиграете и вам нужно будет укрыться, не вздумайте ехать в Мален, бегите в Ланн.

— Я знал, что мне нельзя проигрывать, — сказал Волков задумчиво.

— Только победы, сын мой, только победы. Пока вы побеждаете, вы в безопасности.

— Пока я побеждаю, я в безопасности, — повторял кавалер, идя по тёмному коридору в поисках своих покоев. — Тут поп прав.

Он дошёл до своих покоев и остановился. Там было тихо, и из-под двери не выбивалось ни лучика света. Жена, видно, уже спала. Он чуть постоял и раздумал заходить, а, взяв со стены небольшую лампу, пошёл по коридору.

Он попробовал одну дверь — заперта. Попробовал другую — тоже заперта. А тут у него за спиной появилась тень.

— Чёрт тебя разорви! — зарычал кавалер, вздрогнув от неожиданности и чуть не уронив лампу.

— Господи-господи, — закрестилась баба, — к чему же Сатану поминать, авось не в кабаке.

Волков поднял огонь повыше, присмотрелся — то была старая монахиня.

— Простите, сестра.

— Ваши покои там, супруга ваша там уже давно, — старуха указала ему на конец коридора.

Нет, он явно искал не того:

— А со мною в свите была женщина, — он немного стеснялся. — Такая рыжая.

Старая монахиня молча указала на следующую по коридору дверь, и жест её весь был из едкой укоризны. Указала и пошла по коридору прочь. Волков подошёл к двери, из-под которой пробивался свет, дождался, пока она удалится, и лишь после этого негромко постучал.

— Кто там? — донёсся испуганный и такой знакомый голос.

— Госпожа моя, откройте, это я, — тихо сказал Волков.

— К чему это? — послышался из-за двери наглый вопрос.

— Откройте, я скучал по вам.

— К жене идите, — донеслось из-за двери. — Я спать собралась.

— Бригитт, прошу вас, откройте, не заставляйте меня торчать под дверью.

Звякнул маленький засов на двери, и та без скрипа раскрылась. Волков вошёл и увидел её, она стояла перед ним в одной нижней рубашке, и та рубашка была так тонка и прозрачна, что через неё был виден весь прекрасный стан Бригитт и темнели через полотно тёмные соски и тёмное пятно внизу живота. Сама же она расчёсывала свои удивительные волосы и смотрела на него с показным удивлением:

— Что вам, господин? Ночь уже, как бы жена вас искать не стала.

Он поставил лампу на комод и хотел обхватить её, прижать к себе, но она вдруг оттолкнула его руки, схватила его лампу, отдала ему её обратно и стала его теснить к двери.

— В чём дело, госпожа моя? — искренне удивлялся он.

— К жене, к жене идите,