— Что ж, конь для любого рыцаря лучший подарок, — скромно отвечал он.

Бургомистр поклонился и ушел говорить с другими горожанами. А кавалер случайно повернул голову налево от себя и заметил за одним из столов её. Бригитт была прекрасна. Так прекрасна, что даже самые юные и свежие девы города, коим ещё едва исполнилось шестнадцать, не были так красивы и свежи, как эта двадцатишестилетняя женщина. Она, как и прочие незамужние девы, не собиралась прятать свои медные волосы. Не собрала она их и в причёску, так и струились они по её плечам и спине непослушными пружинами. А точёное лицо, чуть покрасневшее от вина, так и сияло женскою притягательною силой. Той силой, что так и тянет мужчин прикоснуться к такому лицу губами.

Была она вызывающе хороша, и плохо было то, что по левую руку от неё сидел молодой красавец фон Клаузевиц. Справа, конечно, был его Брюнхвальд, это могло бы его успокоить, но Карл совсем не уделял внимания красавице, а больше интересовался молодой свининой. Бригитт что-то говорила ему, а старый солдафон лишь кивал ей, кажется, даже и не прислушиваясь к её словам. Этот грубый болван никогда не был излишне галантным. Волков стал бы беспокоиться, но его немного успокаивал вид молодого рыцаря. Фон Клаузевиц сидел с каменным лицом, в разговоре Бригитт и Брюнхвальда участия не принимал никакого. Он даже не ел толком. Но всё равно Волков чувствовал беспокойство. То было беспокойство старого мужа, имеющего молодую жену. Да, он был высок и широк в плечах. Но он был хром, и его левая рука была совсем не так хороша, как в молодости. Да, он был знаменит, и в его честь давали пиры. Но его лицо было изрезано мелкими шрамами, а на лбу так шрам был и не мелкий. От его правого уха осталось чуть больше половины, на его голове белел пробором длинный шрам, его шея была изуродована. Да уж, на фоне фон Клаузевица, Максимилиана или молодого Гренера он выглядел весьма отталкивающе. Впрочем, он не видел людей, что провели полжизни в войнах и выглядели бы лучше, чем он. Кого ни возьми, хоть Брюнхвальда, хоть Рене, хоть Роху, на всех на них войны и походы оставили свой след. В отличие от них, между прочим, у него были все пальцы и все зубы. И все ноги! Он усмехнулся, найдя Роху глазами. Тот радостно наливался вином, сидя перед целой тарелкой всяких явств. Но как раз еда-то его и не волновала, его волновали молодые красавцы, что были близки к его дому, а значит, были близки и к его Бригитт.

Он подозвал одного из лакеев и велел пригласить к себе Максимилиана, указав на того пальцем. Вскоре Максимилиан пришёл, и Волков сказал ему:

— Передайте госпоже Ланге, что сегодня мы будем ночевать в доме епископа.

— Да, кавалер. Быть ли мне с вами?

— А вас разве не пригласили в гости местные господа?

— Нас с Увальнем пригласили братья Фейлинги ночевать у них. Я слышал, что и Гренеров и фон Клаузевица пригласили другие господа.

— Вот и ночуйте там, а утром чтобы все были у дома епископа.

— Понял, я передам госпоже Ланге ваше пожелания.

Волков чуть подумал и сказал:

— Пусть Увалень проводит её.

Всё равно волнение не покидало кавалера. И епископ, и жена к нему обращались с разными словами, он слушал их вполуха. Даже кивал, соглашаясь, но сам то и дело бросал взгляд на Бригитт и осуждал её лёгкое поведение и особенно её вид. Слишком уж она была откровенна в виде своём, зачем же так волосы распускать? К чему это? Забыла, что ли, что она представляет его дом?

Так и досидел он до конца обеда, думая уже не про дом Фейлингов, который надо было сделать союзником, а всё больше про госпожу Ланге, о том, что она нескромна и слишком много внимания себе берёт, и что платье у неё чересчур ярко. Эти мысли подпортили ему всё настроение от радостного праздника.

После обеда, когда он с госпожой Эшбахт поехал в дом епископа, туда же приехал по приглашению и бургомистр Виллегунд. Так и сидели они вчетвером. Поначалу и госпожа Эшбахт была с ними, но как услышала она их речи и о чём говорят мужчины, так попрощалась и пошла в спальню. А они за вином и продолжили.

— Не буду лукавить, господин кавалер, — говорил бургомистр, — что ни в ком город Мален так не нуждается, как в опытном и славном военачальнике. Помним мы, как за последние десять лет дважды сюда приходили горцы, глумились и издевались. Один раз с трудом мы отбились, за стенами отсиделись, а второй раз так и откупаться пришлось с большою тяжестью и позором. Никогда на памяти моей не было в наших землях воина, подобного вам, да и у курфюрста не было таких.

Волков кивал и благодарил бургомистра, а тот от вина, что ли, вдруг ещё более смелые речи стал говорить:

— Земельная знать всё больше наглеет, вся эта родовая деревенщина хочет себе всё большего; конечно, слыхали вы, кавалер, что молодой граф все земли, что восточнее Малена, алчет себе. Полагая, что старые роды города владеют ими беззаконно.

— Что-то о том слышал, — с видимой отстранённостью отвечает Волков, хотя сам в душе радуется такому раздору между молодым графом и городом. — Спор тот, кажется, древний.

— Древний, — подтвердил епископ. — И город не хочет ему уступать, так как уже давно владеет восточной дорогой. И всеми землями окрест неё.

— А чью же сторону примет герцог в этом споре? — сразу спросил Волков.

— Конечно же, сторону своих родственников. Мален — главная его опора и поддержка тут, на юге его земли, — сказал епископ.

— Так и будет, — согласился с ним бургомистр, — нас герцог бесконечно обременяет своими просьбами и пожеланиями, словно город Мален его податной мужик, а родовую земельную знать графства он и войной не беспокоит. Когда они в последний раз воевали за его Высочество? Они уже и не помнят, как воевать, уже и в доспехи не влезут, если придётся.

— А вы слышали, бургомистр, — заговорил опять епископ, — что господина Эшбахта они звали на дворянский суд?

— Конечно, — оживился тот, — об этом три дня у нас все говорили. Как осмелились и, главное, за что? За то, что человек на честном поединке отстаивал честь своей жены! Это просто возмутительно!

— Думаю, что городу нужно