— Прекрасно, прекрасно, — говорил Волков, но, честно говоря, он не понимал, зачем ему всё это показывают.

— Что-нибудь скажете? — интересовался секретарь городского совета. — Показались ли вам наши солдаты из первой роты?

— Доспех у всех хороший, сами весьма бодры, капитан кажется разумным, — говорил кавалер, а секретарь вроде как всё запоминал. — Но ничего я вам о ваших солдатах верного не скажу, пока не побуду с ними в походе. Не увижу, как строятся и как строй держат, не посмотрю ваших сержантов в деле.

Секретарь кивал понимающе. На том смотр был закончен. И Волкова и его жену попросили в ратушу.

Снова их сажали за центральный стол, что был на две ступеньки выше всех других, на самое почётное место. Снова слуги стали разносить по столам хлеба и сыры, разливать вино в красивые стаканы из разноцветного стекла. Снова зал заполнялся городской знатью. И снова подле него сидела жена, а за ней епископ, приехавший к обеду, слева от него сидел бургомистр,

Но теперь прямо перед ним, у ступеней, стоял отдельный стол, за который никого не сажали, он и скатертью был покрыт не белой, как прочие столы, а хорошим сукном.

Волков есть не хотел, с завтрака ещё не проголодался, только отпивал вино понемногу. А вот у Элеоноры Августы вдруг разыгрался аппетит, она отламывала куски от хлебов и жадно ела их без мяса, сыра или соуса. Кавалер косился на неё с удивлением и, кажется, он такой был не один.

— Госпожа моя, может, дождётесь блюд, к чему есть один хлеб? — тихо сказал он ей.

— Не могу сдержаться, — отвечала жена, — уж очень хорош здесь хлеб. Надо бы для нашей Марии выведать рецепт, хочу и дома такой хлеб печь.

Волков на всякий случай отломил себе кусочек хлеба. Попробовал.

Хлеб как хлеб, хороший, из хорошей пшеницы. Жирный, с маслом, чуть сладкий. Но ничего необычного. А жена продолжала его есть.

И тут он снова увидал Бригитт среди господ. Снова она сидела между Брюнхвальдом и фон Клаузевицем. Чёрт бы побрал этого красавца. И кавалер с неудовольствием вспомнил вчерашний их разговор. И её наглость, и смешки из-за двери. Он повернулся к бургомистру:

— Там, на улице, я видал удивительную карету, она со стёклами и, кажется, с мягкими креслами внутри, а не с лавками.

— Да, это наш каретный мастер Бихлер делает такие, одну из его карет купила сама герцогиня.

— Герцогиня? — с уважением переспросил Волков.

— Да-да, Её Высочество ездит в такой же карете. На них сейчас большой спрос. Господа в очередь стоят за такими каретами.

— Вот как? — Волков на секунду задумался и потом продолжил: — вы, кажется, хотели подарить мне коня?

— Великолепного коня, — важно подтвердил первый консул города Малена господин Виллегунд.

— А нельзя ли вместо коня подарить мне такую карету?

Важность тут же слетела с лица бургомистра, в его лице появилось напряжение. И кавалер понял природу оного. И сразу добавил:

— Разницу между стоимостью коня и стоимостью кареты я доплачу.

Эти его слова изменили настрой бургомистра.

— Сейчас я всё выясню, — сказал он и встал из-за стола.

А Волков снова стал смотреть то на жену, как та ест хлеб, то на красавицу Бригитт, как та болтает с его офицерами. Он хотел поговорить с епископом о будущей свадьбе своей племянницы, но старик, кажется, устал и дремал в своём кресле. А тут и первые блюда понесли.

Уже поставили перед ним блюдо с котлетами на кости из ягнёнка, он уже взял себе одну, хотя всё ещё не хотел есть, как вернулся бургомистр. Он улыбался, и Волков сразу понял, что несёт бургомистр вести добрые:

— У Бихлера как раз есть готовая карета, заказчик не внёс за неё деньги вовремя, и Бихлер готов уступить её нам.

— Отлично, — произнёс Волков.

— Совет города выделил на подарок для вас сто восемьдесят талеров…

«Ах, какой это должен был быть конь, раз он стоит такую гору серебра!»

— … так что вам придётся доплатить всего сто шестьдесят монет, — закончил господин Виллегунд.

«Сто шестьдесят! Всего!»

Сумма была огромной, но Волов вида не показал:

— Конечно. И что же, карету я смогу забрать сегодня?

— Да-да, — кивал бургомистр, — её доставят на площадь к ратуше. Бихлер распорядится.

— Я благодарен вам, господин первый консул, — улыбался Волков.

— Рад услужить вам, кавалер, — улыбался ему в ответ бургомистр.

И тут оглушительно взревели трубы, ревели они прямо в здании ратуши.

— О Господи! — с перепуга воскликнула госпожа Эшбахт и руку свою положила на руку его. — Отчего же они так шумят?!

Волков и сам не знал, он видел, как за трубачами под городским знаменем к нему через весь зал идёт процессия во главе всё с тем же городским секретарём, имени которого он не помнил. Перед пустым столом процессия остановилась. Секретарь расправил на груди серебряную цепь с гербом города Малена и достал свиток из мехов своей шубы. Поклонился Волкову, бургомистру и епископу и, развернув свиток, стал читать:

— Консулат и совет честного города Малена единодушным решением проголосовал за то, чтобы просить Божьего Рыцаря, кавалера Иеронима Фолькоф, коего кличут Инквизитором, а отцы святые прозывают Хранителем веры, а прочие зовут господином фон Эшбахтом, принять на себя почётное звание Первого капитана города, капитана-лейтенанта всей стражи и капитана всего ополчения и всего пушечного парка честного города Малена, — тут секретарь совета низко поклонился Волкову и добавил; — город нижайше просит вас принять этот чин, кавалер.

Тут бургомистр встал и начал хлопать в ладоши. Люди стали вставать из-за столов и тоже хлопали в ладоши. Волков поначалу растерялся и сидел в полной растерянности, пока епископ не протянул руку через спину его жены, не коснулся его локтя и не прокричал, перекрывая шум аплодисментов:

— Что же вы сидите, поклонитесь им!

Только после этого кавалер додумался встать и стал раскланиваться людям. Его в этот момент переполняли незабываемые чувства. Он видел уважение в лицах всех этих важных мужей и восхищение и интерес в глазах всех этих прекрасных и родовитых женщин. И он кланялся им и кланялся. И что ещё его приятно удивило, так это лицо жены. Теперь оно не отображало вечную спесь и высокомерие, что было присуще дочери графа, теперь она была явно горда своим мужем. Поглядывала на него снизу вверх и даже хлопала вместе со всеми.

Наконец аплодисменты стали стихать, и господа садились в свои кресла