Шрифт:
Закладка:
Аркебузиры ещё и пошли впереди всех, даже впереди попов и епископа, и на ходу перезаряжали оружие своё и стреляли, и стреляли. И так не жалели пороха, что, проезжая по узким улочкам, Волков и бургомистр с улыбками морщились, так как ветер совсем не выдувал с улиц чёрный пороховой дым. Он так и висел тяжёлыми клубами, не сразу растворяясь в прохладном ещё утреннем воздухе.
Люди со всех соседних улиц, со всех проулков и переулков вываливали целыми кучами к дороге, по которой шло шествие.
«Вон он, вон он — Эшбахт», — слышал Волков то и дело, несмотря на весь возможный шум.
«Ишь ты каков!» — кричала женщина, в общем ещё и не совсем старая и даже приятная на лицо.
«Хорош!» — кричала другая ей в ответ.
«Да уж не хуже наших, дуралеев, что горцев ни разу побить не могли!» — кричал городской мужик.
И люди всё ближе и ближе подходили к нему, так как сзади на них напирали другие.
И все были радостны. И Волков был добр и, морщась всё ещё от грохота, звона и порохового дыма, видя в толпе или в окнах честных людей, он кивал им, а незамужним девам так и вовсе помахивал тяжкой латной перчаткой.
И тут краем глаза он увидал, как из толпы, которая была уже совсем рядом, вдруг появилась маленькая рука, которая храбро потянулась к нему, к его коню. Он даже испугался, машинально потянулся к мечу, думая, что это злодей какой что-то задумал и намеревается схватить его коня под уздцы. Но потом он ругал себя за глупый испуг, когда понял, что та рука женская и узду коня вовсе хватать не намеревалась. А потянулась к его латному боту, к его стремени. И прикоснулись женские пальцы так, словно погладили железо. Так глубоко верующие касаются одежд святого. Он увидел молодую женщину, которой принадлежала рука, женщина была из небогатых и улыбалась, глядя на него. Довольная, что удалось к нему прикоснуться. Он тоже ей улыбнулся. И тут же следующая рука потянулась к его стремени. Тоже прикоснулась. И следующая рука появилась, и следующая, уже в перстнях, так стали вдоль его пути от людей тянуться руки, тут уже и мужские были, и даже детские, и все норовили прикоснуться к правому боту его великолепного доспеха или к стремени, а кто посмелей, тот трогал и наголенник или «колено». И тогда он снял перчатку и опустил руку вниз, чтобы те, кто хотел, могли касаться и его руки. И люди сразу стали трогать его руку. Кто-то едва касался пальцами, а кто-то пытался и пожать.
— Даже герцога так у нас не встречали, когда он был тут три года назад, — видя это, говорил бургомистр. — Люди от вас в восторге.
Бургомистр говорил это без всякой зависти и весьма дружелюбно. Но Волков ничего ему не ответил, он не знал, как правильно ответить на эти слова.
Церковь была полна, даже в проходах стояли люди, так их было много, что в большом храме от свечей и их дыхания стало тепло. Первые господа города стали рассаживаться в положенных им по статусу первых рядах. Ему же полагалось место в первом ряду, ещё и прямо напротив кафедры епископа. Он уселся, осеняя себя крестным знамением, готовился слушать праздничную проповедь в честь великого праздника и тут увидал, как молодой поп с большим почтением ведёт к нему Элеонору Августу. Кавалер уже и забыл про неё, как забыл и про госпожу Ланге.
Госпожа Эшбахт, расправив юбки, уселась от него по правую руку, села с видом гордым, с видом, от которого ясно было всем, что сидит она тут по праву и, может быть, и не первый раз.
— Доброго дня вам, мой господин, — сказала она Волкову. И, чуть нагнувшись, добавила. — И вам, господин Виллегунд, доброго дня.
Волков подивился тому, что его жена знает бургомистра, а бургомистр сразу ответил ей, вставая с места:
— Доброго дня вам, госпожа Эшбахт, и с великим праздником вас.
— И вас, и вас с праздником, — отвечала Элеонора Августа.
— Ах да, — вспомнил Волков, — с праздником Святого Рождества, господин бургомистр. И вас, госпожа моя.
— Вспомнили наконец про жену, что Богом вам вручена, — с лёгким укором заговорила госпожа Эшбахт. — Не пойди я искать места сама, так сидела бы до сих пор в карете перед храмом.
— Ах, простите меня, госпожа, — вступился за Волкова бургомистр. Он даже руку к груди приложил. — То моя оплошность.
— Нет-нет, то оплошность не ваша, господин Виллегунд, — говорила Элеонора Августа с улыбкой, — господин мой часто про меня забывает; будь я, к примеру, дорогой кобылой или горским еретиком, мужа я видела бы много чаще, так как нет у него больше интересов, чем разбираться в лошадях да воевать.
При этом госпожа Эшбахт вдруг положила свою руку на руку Волкова. Не то чтобы сие было предосудительно, любови и ласке положено быть промеж супругов. Но то было в церкви, а ещё то было весьма удивительно для Волкова. Жену было не узнать в последнее время. Кавалер не удивился бы, если бы узнал, что она что-то задумала. Руки он, конечно, не отнял, но насторожился, хотя бургомистр начал его хвалить:
— Уж простите его, госпожа, но воинское дело есть труднейшее из всех дел, что даны Господом человеку, а в воинском деле мало кому-то удалось сделать, что мужу вашему. Ибо злейшему из врагов наших он неоднократно указывал место его.
— Да, в войнах и поединках ему равных мало, — неожиданно согласилась жена. — Жаль, что не так он куртуазен и галантен, как храбр в поединках и умел в войне.
— Каждому своё, госпожа, каждому своё, — отвечал ей бургомистр.
После этого разговора Волков ещё больше убедился в том, что жена что-то замышляет. Возможно, ему ещё откликнется чёртов Шоуберг. Даже из могилы.
А тут вдруг красиво и стройно запели хоры, и епископ, в лучших своих нарядах, не без помощи молодых служек взобрался на кафедру и начал праздничную мессу. Рождество всё-таки. А Волков, наклонившись к бургомистру, спросил тихо, чтобы не мешать другим слушать мессу:
— Кажется, после мессы будет пир?
— Как водится, господин фон Эшбахт, как водится. У нас же сегодня два праздника сразу.
— Будьте добры, проследите, чтобы на пиру мой первый
