князь міра сего, создатель, ужасный, имѣющій и слугъ своихъ – архонтовъ: царей, ему прислуживающихъ, о двоихъ изъ которыхъ я тебѣ упомянула. – Но долженъ ты вѣдать и Судьбу, служанку создавшаго, выполняющую повелѣнія его и грязную работу: слѣпую старуху по имени Имармене, первую и послѣднюю изъ оковъ, ибо она ткетъ нити свои, но нити тѣ суть цѣпи, подвѣшенныя къ сердцу человѣческому. Судьба – лишь бѣсноватая блядь, чреватая Бѣдою, изсохшаяся любодѣица, чрезъ свою влагу извергающая желанье, нѣкогда смазливая дѣвка, неистовая въ яркихъ и ярыхъ своихъ дѣяніяхъ, но нынѣ карга старая, бѣльмами похотливо глазѣющая окрестъ, блудница, заигрывавшая съ создателемъ и присными его и одурманившая ихъ, – потому она отъ вѣка пріобрѣла нѣкоторую Свободу. Нынѣ она, какъ міръ, стара, и ослабшія ея, изошедшія, выдохнувшіяся чары, не могущія волновать ни душу, ни кровь, постылыя, воздѣйствуютъ лишь на старожиловъ такихъ, какъ создатель со чады, на существъ предвѣчныхъ; для сильныхъ и младыхъ, дѣла чьи Побѣдою вѣнчаны, иль Пораженьемъ (ежель битъ кто Судьбою изъ дерзновенныхъ), бытіе чье исходитъ кровію и духовнымъ сѣменемъ, она мерзка, якоже лобзаніе безстыжаго старца, какъ течка бабищи, жаждою и алчбою истомленной, отвергнутой, безпутной дуры; завораживающая скверна ея чаруетъ лишь слабыхъ. – Потому слѣдуетъ служить не гніющей и смердящей ея плоти и припадать не къ мнимо-материнской груди Судьбы, но къ огнестрастнымъ устамъ огнезарнаго Духа; устремить очи горѣ – прочь отъ сего міра, гдѣ всё полонено Временемъ и пространствомъ. – О, они, не-малые сіи, должны быть божественно-неприступны, неотмирно-хладны для нея, небесно-красивыя сіи созданія, вздымающіяся высоко по лѣствицѣ Духа, способныя на частые всплески Огня. – Потому не Любовію, но Ненавистью должно съ ней сочетаться: любое несоблюденіе закона ея есть твоя добродѣтель, единый путь спасенія: отъ лабиринта зла.

– Будетъ ли печальной судьба моя? – испросилъ я, а предъ тѣмъ долго обдумывалъ Ею реченное, ибо сокровеннѣйшее сперва обнажалось, вышедши изъ прикровенія, а послѣ въ полной мѣрѣ раскрылось, словно одежды пали наземь – всѣ безъ остатку; и сокровенное явило себя и…засіяло – до боли въ глазахъ.

– Судьба всегда черна, – отвѣчала Она, лія собою свѣтъ. – Бытіе всего высокаго – тяжелые, горькіе пути, прорывающіе – сердцемъ идущаго ими – ковы слѣпого бога… Но бытіе твое – уже – счастливѣйшее: оно – лучъ: сквозь тьму, но и одинокая виноградная лоза: въ пустынѣ. Твое призваніе столь огромно, что я затрудняюсь описать его.

– Будетъ ли забыто мое дѣло иль будетъ продолжено? – вопрошалъ я.

Чуть помолчавъ, Она напутствовала меня: нѣжно-заревыми словесами:

– Грядущее и мнѣ невѣдомо, дѣйствуй, о вѣнчанный Свободою: я вѣрую въ тебя. Ждутъ тебя дѣла неложныя: святыя и великія. Помни: Судьба – для слабыхъ, для тѣхъ, кто пріемлетъ её въ сердцѣ своемъ, бытуя подъ сѣнью ея, въ лонѣ ея; борись съ нею, о, борись! Ты не видишь, но одѣянъ ты въ ризы бѣлыя. Я ихъ вижу, а ты – нѣтъ. Ибо ты – духъ воплощенный: потому можешь и возможешь ты дѣять всё: совершенному дозволено всё.

Далѣе изрекла Она словеса, мнѣ неясныя и доднесь:

– Свобода – въ мигѣ: вся вселенная – отъ скопленій звѣздъ до неделимо-малаго – колеблется въ мигѣ, будучи напряженной, и – разряжается: въ мигѣ выбора. Въ томъ единство и въ томъ борьба: свободы и необходимости, – что въ мигѣ выбора избирающее – свободно, но избрать должно оно – съ мѣрно-заданной необходимостью; если въ первомъ случаѣ – избирающее стоитъ подъ знакомъ Свободы, то во второмъ – подъ знакомъ Судьбы и Времени, сихъ царей царствующихъ; и именно Время, отъ вѣка заданное и отъ вѣка мѣрное, бичомъ подстегивая избирающее, ткетъ нити Судьбы. На томъ зиждется дольній міръ.

И простерла Она десницу, затмевая собою Солнце (ибо Сама была Солнцемъ: для меня), десницу благословляющую и отъ вѣка пречистую: то было касаніе лазури. Въ большомъ смятеніи душевномъ я облобызалъ её: я казалось бы потерялъ себя: въ страсти безплотно-неземной. Но на дѣлѣ обрѣлъ себя.

Послѣ же, отверзши очи, я не узрѣлъ никого. – Всё было Свѣтомъ, и я былъ Имъ…Всё земное и всё тѣлесное на незримыхъ крылахъ отлетало еще во время нашей бесѣды, а тогда оно отлетѣло куда-то и вовсе. И надо всѣмъ виталъ гласъ Ея, разливаяся по аэру лазурною чарою, неотмiрный, звонкій, далекій. – Взоромъ Вѣчности глянула. Ибо неизглаголанное было Ею изглаголано, и надмiрное было впервые явлено въ мiрѣ: вся въ бѣлыхъ одеждахъ, словно паря надъ землею, алый ротъ изливалъ собою откровенія: лазурныя молніи. И Слово Ея меня родило и сожигаетъ доднесь.

М. закрылъ ненадолго очи, приложилъ руку къ главѣ своей и, помолчавъ, продолжилъ:

– О, безъ сомнѣній, была она изъ рода существъ премірныхъ, тамошнихъ. Поистинѣ: высокимъ единеньемъ я наново былъ рожденъ – тогда, тогда, въ то достопамятное время. И это лишь то, что глаголали уста Ея; очи говорили о еще большей правдѣ. Казалось бы, всё, что было моею тихою гаванью, пристанищемъ, опорою, твердынею, всё то, на чёмъ покоилось бытіе мое и мое счастье, – всё это – послѣ словесъ Ея – должно было бы заколебаться, претвориться въ зыбь, и долженъ былъ я потерять почву изъ-подъ ногъ. – Но нѣтъ: потерявши себя, я нашелъ себя, и казавшееся свѣтомъ стало тьмою, а тьма – свѣтомъ.

Акеро послѣ долгой, но для обоихъ благопріятной паузы испросилъ:

– Очень радъ и весьма удивленъ, что Судьба (которая обычно противъ насъ) тебя нѣкимъ образомъ свела съ нею… судьбы немногихъ (или попросту: лучшихъ) непостижимо перекликаются и возгоняютъ другъ друга въ выси. Тобою съ тѣхъ поръ Вѣчность въ очи мнѣ глядитъ! Но видалъ ли ты её еще, друже?

– То, безъ сомнѣній, была нѣкая иная Судьба, не та, что царитъ и правитъ въ мірѣ семъ, не та, что есть не кто иной, какъ изсохшая блудница, одноглазая сука, прихвостень создавшаго, – не болѣе, чѣмъ длань слѣпого бога. Именно первую Судьбу я молилъ: молилъ её, дабы узрѣть Дѣву вновь, предъ тѣмъ долго лелѣявъ таимую надежду; не зрѣть Дѣву было подобно пребыванію въ узилищѣ; когда пребывалъ я въ моленіи, нѣчто нежданно сжало горло мое и принудило меня воскликнуть на утренней зарѣ сквозь тающіе мглу и туманъ, когда неслышенъ еще крикъ пѣтуха и когда Звѣзда сіяетъ ярко, – изъ меня вырвались слова какъ бы помимо воли моей: «О, пріиди – какъ свѣтъ и какъ боль! Пріиди, ибо лишь злой языкъ скажетъ, что ты-де тьма, кажемая свѣтомъ; я же вѣдаю: свѣтъ, кажемый тьмою!». И я если не тотчасъ же, но всё же вскорѣ узрѣлъ Ее по милости не то Судьбы верховной, горней, не то по милости самой Дѣвы. Послѣдній разъ я зрѣлъ то ли Её,