Шрифт:
Закладка:
Ладья приближалася къ брегу пустынному, и М. снова началъ грести, и спустя время нѣкоторое изрекъ:
– Война, раздирающая нынѣ Критъ, могла бы быть не только полемъ сѣчи межъ Добромъ и Зломъ, межъ Истиной и Ложью, межъ горнимъ и дольнимъ, но претвориться въ Огнь, что сожжетъ если не вѣсь міръ, то по меньшей мѣрѣ Критъ, капище боговъ ложныхъ и людей низкихъ. Иными словами: я надѣюсь на одно: да не будетъ пролитіе крови лишь умовеніемъ, питіемъ земли-матери, будучи безплоднымъ, но да претворится во всходы новые, что даруютъ міру здѣшнему надежды новыя! – Слѣдуетъ очистить лѣсъ отъ пней да поваленныхъ деревъ.
Отирая обильно струящіеся поты съ лица и выи, оглядывая съ улыбкою суверена ширь и гладь морскую, онъ продолжилъ:
– Я разлюбилъ всю роскошь мірозданья, и День, и Нощь, и Ночи сіянье лунное, и сіянье Солнца, и зной, и хладъ: природа мѣрна, она есть порожденья создателя: именно потому, противясь ею заданному, дѣешь сообразно съ инымъ: она даруетъ не Путь, но путы, и послѣднія не необоримы: она низвергла меня въ дольнее, она же и окончитъ дольнее мое существованье, что бы я ни дѣялъ и сколь много боли я бы ни выдержалъ, дабы его продлить: исходъ плачевенъ; но безсильна она владѣть мною, моимъ мною рожденнымъ Я. Казалось бы, она не можетъ быть познана, но на дѣлѣ тайны ея и прочее ея незримое всё жъ могли бы быть осознаны и поняты: но лишь чрезъ тысячелѣтія; но для того надобно скорѣе возненавидѣть её, чѣмъ возлюбить, и отвратиться ея чаръ, чаръ, кои суть трясина, и осмыслить её, прорвавшись къ ея сути, чѣмъ-то неприроднымъ, чѣмъ-то тамошнимъ, а потому немогущимъ быть съ легкостью очерченнымъ, выраженнымъ, внятнымъ: не тѣломъ или душой, но духомъ, который – какъ показываетъ не только вѣсь опытъ мой, но и мои мысли, – есть нѣчто тамошнее, нездѣшнее. Признаю, однако: не разъ говаривалъ, опьяненный и потому побѣжденный ею, будучи захваченъ ею въ ея хороводъ: «Лишь вѣтръ шалый доселѣ я люблю – лишь онъ бунтарь въ природѣ, онъ ропщетъ, враждуя со всѣмъ живымъ и неживымъ! И буря – мнѣ сестра! И небо властно влечетъ меня». Что Солнца око? Что очи звѣздъ? Ничто не мило. Нескончаемыя чередованія бурей и тиши, дня и ночи, смѣны временъ года: безконечная круговерть безъ начала и конца, однообразно-монотонная, ужасная въ своей косности. Я усталъ отъ творенья злоковарнаго творца. Я не люблю міръ, а міръ не любитъ меня: лишь страшится онъ меня, лишь страшится. Вѣдаю лишь безпримѣрную и негасимую мою Гордость и Волю какъ ея орудіе (милостью коей всё дѣется). И не Земля, но Небеса – тронъ мой.
Кровавое Свѣтило уходило за окоемъ: въ тьму. Звѣзды заступали на небосводъ. Мѣрно пѣло море.
– Да не будутъ взгляды различающіеся камнемъ преткновенія! Но ужели ты не чуешь и не зришь всё великолѣпіе природы, о воинственный, слишкомъ воинственный мужъ? – вопросилъ Акеро, уставившись вопросительнымъ знакомъ на М. – Ея тѣни воскресаютъ въ сердцѣ, егда мы её не видимъ и не слышимъ. Ужели она не оттуда? Ужели она отъ міра сего, а не отъ міра горняго? Гляди: потекли сіянья звѣздъ…Сердце ввысь уносится – летитъ! И будь ты слабѣе, я бы воскликнулъ: страшись гнѣва природы. Всё, всё – подражаніе природѣ: ваза подражаетъ выемкамъ въ породѣ, куда стекаетъ влага, колесо – Солнцу и Лунѣ, и самое государство подражаетъ существу живому.
– Природа – обманъ и слѣпота. Ей, ей обязаны мы однимъ убожествомъ: нескончаемымъ позоромъ именемъ плоть и позоромъ казалось бы инымъ – именемъ жизнь. О убогіе предѣлы убогаго естества! Каждое живое существо борется за себя, почитая себя средоточіемъ міра; борется оно за мѣсто подъ солнцемъ, стремится забраться повыше, чтобы ничто не мѣшало солнцу, оку бога, созерцать побѣдившаго. Казалось бы, оно гордо, но то гордость мнимая, ибо борется существо живое не за Я, но за Себь. Слѣпцы, порожденные слѣпцомъ! Они стремятся быть первыми, но на дѣлѣ – послѣдніе; я же былъ, и есть, и буду – Послѣдній; а потому и Первый. Цѣльность природы – въ нулліонахъ дробностей, отчужденностей: таковъ порядокъ міра дольняго. Поистинѣ: природа – всеподавляющая, равнодушная, слѣпая, жестокая баба, вмѣстѣ съ тѣмъ и себя рождающій и себя же пожирающій змій. Не змій, а Матерь, ужасающе-живая; Судьба же много старѣе: она – карга, а сія – матерь рождающая и убивающая: мчащая зыблемые въ зыбь года, вѣка: по кругу.
– Ты сказываешь о ея слѣпотѣ, но въ чёмъ обманъ ея?
– Природа обманчива: поглядишь на зори да закаты рдяные иль на Ночи тишь – и думаешь: се, пріидетъ Она; Она же, Дѣва, нейдетъ, нейдетъ, ибо трудно ей низвергаться въ нижераспростертую природу; ждешь Луча – но нѣтъ Луча, нѣтъ нити путеводной: была и нѣтъ. Поистинѣ: природа – лишь чара и уловка божества слѣпого. Но она, поистинѣ, лучшее изъ его твореній, величайшее, работающее какъ ничто, созданное и могущее быть созданнымъ человѣкомъ, всемощная, великая въ своихъ силѣ и чарѣ. Поистинѣ: проще отвести ударъ копья или меча, нежели нѣжные твои поцѣлуи, о природа! Не укротить тебя, о неукротимая! Да, она плѣняетъ душу безмѣрно, и тѣни ея воскресаютъ въ сердцѣ, когда мы не зримъ сіянье ея. Но дѣло состоитъ въ томъ, чтобы освободиться отъ погубляющаго ея плѣна. Прочь отъ естества! Прочь отъ природы! О, зло клубится всюду, всюду, и Смерть чернѣетъ! Ибо природа – лишь одѣянье создавшаго, ризы его, пропахшія смраднымъ душкомъ его.
– Быть можетъ, ты и правъ, но нынѣ думно мнѣ: сыны человѣческіе съ присными отродясь были чѣмъ-то однимъ, а Природа, милостиво принявшая ихъ въ лонѣ своемъ, – словно инымъ, вовсе инымъ: отчимъ… Быть, можетъ, и ты – часть – пусть и наилучшая – природы.
М. горько посмотрѣлъ на Акеро:
– То обманъ, коварнѣйшій обманъ! Она – здѣшнее, рядящееся въ рясы нездѣшняго, созданная мнимо-нездѣшнимъ, дабы здѣшнее оставалося – милостью сна и слѣпоты – здѣшнимъ, она – мѣрный, нагло-лѣнивый бросокъ игральныхъ костей создавшаго; катятся кости игральныя, а живые
