– Отчего ты такъ думаешь?

– Дѣва отверзла мнѣ очи. Безъ Нея духъ мой не былъ бы рожденъ. Она зажгла искру и родила духъ мой, и былъ я тѣмъ пробужденъ, о дорогой, но оскверненный міромъ другъ.

– «…и наставила на пути неложныя»: я сіе уже слышалъ отъ тебя. Въ ней ты нашелъ премудрость и разумъ высшій. Но взгляни въ лицо Истины: кто вѣдаетъ: быть можетъ, природа силою насъ (и тебя въ первую очередь) возжелала быть впервые понятою, познанною? И именно ты – пробный ея камень въ дѣлѣ самопознанія? Кѣмъ бы она могла быть познана, ежель не вершиною творенія?

– Но тогда слѣдовало бы признать, что она оторвалась отъ путъ создавшаго! Возможно ли сіе? Не слишкомъ ли она мѣрна для сего? Естественное, природное – то, что дается, а не создается, и дается, за-дается не нами.

– Быть можетъ, она прорвала свою заданность, когда творила тебя. Быть можетъ, она только того и желаетъ въ высшихъ своихъ чаяніяхъ, дабы выйти за мѣрность, согласно которой она существуетъ, а для того быть сперва познанною? Природа, дотолѣ слѣпая – нами – обрѣтаетъ глаза. Не должно её ни преодолѣвать (одолѣть её не только не должно, но и попросту невозможно), ни того болѣ низвергать; и молитъ она объ очахъ, алча быть прозрѣвшей.

– Я творилъ свое Я – не она, не она. Я не ея орудіе. А познающій не есть ли орудіе создавшаго? Можетъ быть и такъ, что не природа, но создавшій, какъ мы вѣдаемъ отъ высокочтимой мною Дѣвы, слѣпой, возжелалъ прозрѣть, что означаетъ: освѣтить силою лучшихъ изъ рожденныхъ твореніе свое? Признаюсь тебѣ: если и страшусь я чего, то лишь чаръ природы, но еще болѣе – стать очами создавшаго. Но природа словно дѣва отдается мнѣ, когда я тщусь её познать; не въ томъ ли тонкій блудъ ея и опаснѣйшее коварство? Познаніе – ты не правъ – не есть орудіе противъ чаръ ея.

– Ты вѣщаешь о Я, но въ наиглавнѣйшемъ всецѣло довѣрился ты Дѣвѣ, увѣровалъ въ словеса ея, подпалъ подъ ея чары. Власть ея возросла въ сердцѣ твоемъ безпредѣльно, безмѣрно: сіе я зрю. Быть можетъ, сказанное ею – зори ложныя. Быть можетъ, слова Дѣвы – тонкое коварство, и блудъ души, и обольщеніе, и прельщеніе сердца. Быть можетъ, Дѣва зла, и ею цѣлился въ сердце твое одинъ изъ злыхъ боговъ? «Не увела ли Дѣва тебя по стезямъ ложнымъ»? – вотъ о чемъ слѣдуетъ думать: обоимъ! Тебѣ бы стоило, быть можетъ, бунтовать противу Дѣвы: стала она твоею Судьбою, ибо свою Судьбу ты оттолѣ потерялъ. Прости за рѣзкія слова, мой дорогой другъ, но я лишь ясности желаю. Я, однако, признаю, что милостью Дѣвы претворился ты въ то, кѣмъ сталъ: въ Огнь ярколучистый, молнійно-лазурный и багрянопылающій, что ты – дваждырожденный оттолѣ; и что вѣсь родъ людской есть застывшее, окаменѣло-сонное, едино-цѣльное существо, не обрѣтшее Я, о Пламень, вечносіяющій, вечнопереливающійся и вечностановящійся.

М. и Акеро избѣгали смотрѣть другъ на друга. Акеро подумалось: «Когда духъ поддается страстямъ борьбы за правое дѣло, онъ пропитывается ненавистью. Такой вотъ прыжокъ духа, измѣнившаго Духу». М. молчалъ; злобнымъ было лице его, но позднѣе онъ добавилъ:

– …не только Судьбою, но и звѣздою путеводною, лучомъ вонзившая духъ, раскаленный и бѣлый, въ сердце мое и потому подвигнувшая меня на свои стези. Кореннымъ измѣненьямъ своего бытія я обязанъ не Ею вызваннымъ потрясеніямъ, но нескудѣющей благодати, витающей вкругъ Ея, влачащейся за Нею: какъ шлейфъ; Она и сама – благодать воплощенная. Общество Ея входитъ стрѣлою: нельзя безнаказанно съ Нею общаться; бездонность – въ очахъ Ея, бездонность – въ Ея мысляхъ; претворяешься и самъ въ бездонное – Ею. Она – безмiрная купина въ пустынѣ: палимая міромъ, Она – свѣтозарный источникъ лазурныхъ водъ; Она – сѣверное сіяніе, далекое, какъ звѣзда, желанное, какъ вода въ пустынѣ. Бѣлыя словеса Ея – священныя выси, неложныя, всечистыя. Она – благая вѣсть, она – вѣянье бездоннаго, она – звѣзда утренняя. И свѣтъ Ея никогда не перестанетъ! Никогда! До Нея былъ я слѣпымъ, не вѣдающимъ о слѣпотѣ своей; и се – прозрѣлъ, и узрѣлъ нищету свою, и претворился въ Огнь: милостью Дѣвы. До Нея былъ я спящимъ; и се – пробудился и возсталъ: навѣки. До Нея…И всё же мысли – единое, къ чему есть довѣріе. Мои ли онѣ, мой ли онѣ плодъ, или нѣчто Отцомъ ниспосланное, но онѣ выше міра и выше создавшаго: въ томъ увѣренъ я.

– Природа покамѣстъ не раскрываетъ свои тайны. Кто вѣдаетъ, чего она желаетъ? Быть можетъ, быть познанной: нами; быть можетъ, претворить насъ въ орловъ, одиноко кружащихъ въ неземныхъ вышинахъ, дабы стремглавъ низвергнуться – камнемъ, – забравъ съ собою жертвы многія, – словомъ родиться, выпростаться изъ лона ея. И, стало быть, критяне не выполняютъ въ силу слѣпоты своей ея заданія, ибо вовсе даже и не выходятъ изъ лона ея, а ежели и выходятъ, то недалеко и ненадолго и вскорѣ отступаютъ во страхѣ: въ материнскую утробу. А она желаетъ, чтобы мы вырвались изъ нея и пришли къ ней: взрослыми, – какъ сынъ приходитъ къ старой матери, дабы ухаживать за нею. Ты же, хотя и исшелъ изъ лона ея, не застрявши въ нёмъ, какъ всѣ прочіе, но застрялъ: въ природоборчестве. Я потому это сказалъ, что вѣдь ты самъ признался, что до встрѣчи съ Нею признавалъ: въ природѣ – дыханье существъ премірныхъ.

– Премірныхъ? – уставившись вопросительнымъ знакомъ, вопросилъ М.

– Богинь.

– То-то и оно, что богинь, – разочарованно отвѣтилъ М.

– Милый юный другъ, мѣрность природы – вздохъ и выдохъ богинь. Надобно еще имѣть въ себѣ кое- что отъ богинь и отъ Матери-Земли, дабы сіе узрѣть. Не слѣпъ ли ты, М., когда уста твои порицаютъ прекраснѣйшее изъ созданій «дольняго міра» вмѣсто того, чтобы благословлять его?! – не глядя на М. спрашивалъ Акеро.

– Надобно еще имѣть въ себѣ Солнце, Луну и звѣзды (словомъ – вѣсь небосводъ, всю твердь небесную), дабы зрѣть природу: покорною Судьбѣ, какъ ничто иное, распростертою во прахѣ, ибо сама она прахъ и дуновеніе, дыханіе создавшаго, быть можетъ, и ритмъ сердца его. Но нынѣ коса нашла на камень: его ритмъ сердца натолкнулся на мое сердцебіеніе. А я вовсе не изъ тѣхъ мудрецовъ, что тщетно тщатся разгадать его сны, будучи и сами – его снами. Знаешь ли, я ему какъ въ горлѣ кость. А на Критѣ всё это – вторьемъ отзывается: возстаніями, смѣнами царскихъ династій,