действительности? Подлинные каналы воздействия остаются скрытыми, а о настоящих намерениях можно только с большими затруднениями подозревать, их почти никогда нельзя понять. Так что никто не может сказать, что он не попал в западню или что им не манипулируют, но лишь в редких случаях манипулятор сам может узнать, оказался ли он в выигрыше. А впрочем, оказаться на стороне, выигравшей от манипуляции, не означает правильного выбора стратегической перспективы. Именно так тактические успехи могут завести в трясину значительные силы, продвигающиеся по плохим дорогам.

В одной и той же сети, добиваясь, очевидно, одной и той же цели, те, кто составляет лишь часть сети, не должны знать всех гипотез и выводов, представленных в других частях, и особенно в их управляющем ядре. Достаточно известный факт, что все сведения о любом объекте, за которым ведется наблюдение, могут также оказаться либо полностью воображаемыми, либо серьезно сфальсифицированными, либо совершенно неадекватно истолкованными, усложняет и в значительной степени делает малодостоверными расчеты следователей, ибо то, что является достаточным для осуждения кого-либо, не столь уж неоспоримо, когда речь заходит о том, чтобы что-то познать или использовать. Раз уж соперничают источники информации, то же происходит и с фальсификациями.

Исходя из таких условий осуществления контроля, сегодня могут говорить о тенденции к снижению его рентабельности по мере того, как его охват приближается ко всей полноте социального пространства и он последовательно наращивает свой персонал и собственные средства. Ибо здесь каждое средство стремится к превращению в цель и действует ради этого. Надзор надзирает за самим собой и против самого себя плетет заговоры.

Наконец, его главное актуальное противоречие заключается в том, что он наблюдает за некой отсутствующей партией, проникает в нее и воздействует; и этой партии приписывается стремление к подрыву общественного строя. Но где же видно, что она действует? Да, конечно, никогда еще и условия не были столь опасно революционными, но таковыми их считают лишь правительства. Отрицание настолько абсолютно утратило собственную мысль, что уже давно оказалось рассеянным. Благодаря этому обстоятельству оно сегодня представляет собой лишь какую-то смутную, но тем не менее очень беспокоящую угрозу, а надзор, в свою очередь, лишился самого благодатного поля деятельности. Эти силы надзора и вмешательства как раз и руководствуются насущными потребностями, контролирующими условия их ввода в действие, которые заключаются в том, чтобы всегда присутствовать на той самой территории, откуда исходит угроза, чтобы подавлять ее загодя. Вот почему надзор будет заинтересован в том, чтобы самому организовать полюса отрицания, о которых он будет сообщать за рамками опорочивших себя средств спектакля, дабы оказывать влияние на этот раз уже не на террористов, но на теории.

XXXI

Бальтасар Грасиан – великий знаток исторического времени – с большой настойчивостью говорит в «Новом Критиконе»: «Поступок или рассуждение – все должно соизмеряться со временем. Нужно хотеть, когда это возможно, ибо ни пора, ни время никого не ждут».

Но Омар Хайям менее оптимистичен:

Живые пешки мы, а опытный игрок,

Что нами двигает – не кто иной, как рок.

На доску бытия нас для игры нас ставит

Чтоб в ящик сбросить вновь через короткий срок.[3]

XXXII

Французская революция повлекла за собой значительные перемены в военном искусстве. Именно этот опыт позволил Клаузевицу установить различие, в соответствии с которым тактика считалась использованием сил в сражении для достижения в нем победы, а стратегия – использованием побед для осуществления целей войны. Европа сразу же и на долгий период была порабощена результатами этих перемен. Но их теория была создана лишь впоследствии и разработана не по всем пунктам одинаково. Прежде всего учитывали позитивные признаки, напрямую происходящие из глубокой социальной трансформации: воодушевление, подвижность, позволяющую выживать на местности благодаря относительной независимости от складов и продовольственных обозов, увеличение личного состава. Но эти практические элементы в один прекрасный день уравновесило введение в действие подобных элементов с противоположной стороны: в Испании французские войска сталкиваются с народным воодушевлением иного рода, на русском просторе – с местностью, где они уже не могли выжить, а после восстания в Германии – с войсками, намного превосходившими их по численности. Тем не менее последствие разрыва, происшедшего в новой французской тактике, оказавшейся просто-напросто основой, на которой Бонапарт строил свою стратегию, – а последняя состояла в использовании побед загодя, как бы получая их в кредит, замышляя с самого начала маневр и его различные варианты как последствия, вытекающие из победы, что еще не достигнута, но неизбежно будет добыта при первом же столкновении, – связано еще и с вынужденным отказом от ложных представлений. Эта тактика вынуждена была резко оторваться от ложных представлений такого рода, но в то же время в сопутствующем взаимодействии других вышеупомянутых нововведений обнаружила средства такого отрыва. Недавно завербованные французские солдаты не были способны сражаться в строю, то есть оставаться в своей шеренге и открывать огонь согласно приказам. И тогда они превращались в стрелков и практиковали произвольный огонь, наступая на противника. И вот как раз только произвольный огонь и оказался по-настоящему эффективным: именно таким образом ружейная стрельба, что в ту эпоху было решающим фактором в столкновении войск, производила действительные потери. Между тем во всем мире военная мысль уходящего века отмежевывалась от подобного вывода, и дискуссия по этому поводу продолжалась почти весь следующий век, несмотря на постоянные примеры из практики сражений и непрерывный прогресс в дальнобойности и скорости ружейной стрельбы.

Аналогичным образом, установление зрелищного господства явилось столь глубоким общественным преобразованием, что оно радикально изменило искусство управления. Это упрощение, которое столь быстро принесло столь значимые для практики плоды, еще не полностью понято теоретически. Многое в мышлении достаточно многочисленных управляющих – повсюду развенчанные старые предрассудки, ставшие бесполезными меры предосторожности и даже следы сомнений иных времен – пока еще несколько препятствует этому пониманию, каждый день укрепляемому и подтверждаемому всей практической деятельностью. Не только порабощенных заставляют поверить, будто значительная их часть еще пребывает в мире, который уже устранили, но и управляющие сами порой в некоторых отношениях страдают от собственной непоследовательности, когда уверяют себя в этом. Случается, что они мыслят об одной из сторон того, что они уже уничтожили, как будто она все еще остается реальностью, которой будет суждено присутствовать во всех их расчетах. Но это отставание долго не продлится. Кто смог без труда сотворить такое, обязательно пойдет дальше. Не нужно полагать, что в виде архаизма сумеют вблизи реальной власти долго продержаться те, кто недостаточно быстро понял всю гибкость новых правил игры и