Да и кто говорит, что я ничего не расскажу вам о Беттонском лесе? Пожалуйста, только странная это история, и не стоит она того, чтобы о ней знали у нас в приходе. Лиззи, побудь пока на кухне. Нам с мастером Реджинальдом надо поговорить наедине. Только вот что скажите мне, мастер Реджинальд, а почему это вы решили меня спросить сегодня об этом?

– Ну, хорошо. Ходят слухи, что в Беттонском лесу кто-то гуляет. И я подумал, а не связано ли это с тем, что его когда-то вырубили, – вот и все.

– Да, вы правильно поступили, мастер Реджинальд, раз такое услышали; и никто в приходе не расскажет вам лучше об этом, чем я, не говоря уже о старом Эллисе. Так вот, значит, самая короткая дорога к ферме Аллена проходила через лес, и, когда мы были маленькими, моя бедная матушка несколько раз в неделю ходила на ферму за молоком, потому что мистер Аллен держал эту ферму по разрешению вашего отца, и он был хорошим человеком и тем, у кого была семья, разрешал брать молоко. Но сейчас это не важно. И бедная моя матушка очень не любила ходить через лес, потому что много нехорошего говаривали об этом месте, ну то, что вы только что сказали. Но время от времени, когда ей приходилось идти поздно после работы, шла она короткой дорогой через лес, и приходила она сильно взволнованная, честное слово.

Я помню, как они с отцом об этом говорили, и он говорил: «Послушай, Эмма, ничего плохого оно тебе не сделает», – а она говорила: «Да! Но ты себе даже представить не можешь, что это такое, Джордж. Оно проходит прямо мне в голову, – говорит, – и это меня прямо с толку сбивает, будто я не знаю, где я. Видишь ли, Джордж, – говорит она, – ты-то там не ходил в сумерках. Ты ведь там только днем ходишь?» А он говорит: «Естественно, я же не дурак!»

И так они и продолжали.

Шло время, и мне кажется, что все это ее изматывало; понимаете, ходить за молоком до полудня смысла не было, а детей вместо себя она не посылала – боялась, что мы напугаемся. И нам она ничего не рассказывала. Говорила: «Нет, достаточно, что мне плохо. Не хочу, чтобы кто еще такое пережил, да и говорить об этом не следует». Однажды, я помню, она говорит: «Сначала что-то шуршит в кустах и быстро-быстро идет, то ли ко мне, то ли за мной, смотря, какой час, а потом кричит, и тебя будто пронзает от уха до уха, и если я иду совсем поздно, то оно два раза кричит; только, слава Богу, три раза я никогда не слышала». И тогда я спросил ее, говорю: «Получается, что кто-то все время бродит туда-сюда, да?», а она говорит: «Да, и чего ей только надо, не понимаю». А я говорю: «Так это женщина мама?», а она: «Да, говорят, это женщина».

Ну вот, и мой отец сказал вашему отцу, что лес – плохой лес. «И дичи в нем нет, и птицы гнезда не вьют там, – говорит, – и вам он ни к чему». Ну, после таких вот разговоров ваш отец пришел на мать мою поглядеть, и увидел он, что она не из тех глупых женщин, что впадают в панику по любому случаю, и тогда он решил, что что-то там есть, после чего порасспрашивал соседей, и что-то такое он решил и написал на бумаге – вы ее точно найдете у себя, мастер Реджинальд. А потом отдал приказ, и лес был выкорчеван. Все днем они сделали, помнится, а я там после трех никогда не бывал.

– А объяснения они какие-нибудь нашли, Митчелл? Кости там какие-нибудь или еще что?

– Ничего они не нашли, мастер Реджинальд, только след от изгороди да канаву в самом центре, примерно там, где сейчас боярышник растет. Да и если бы кто там и был, они бы его нашли. Только не знаю, стало ли от этого лучше. Народ здешний эти места не любит, точно так же, как и прежде.

– Вот что я выяснил у Митчелла, – заключил Филипсон, – так что остались мы при том же. Хочу поискать эту бумагу.

– А почему ваш отец никогда вам об этом не рассказывал? – спросил я.

– Вы же знаете, что он умер еще до того, как я пошел в школу. Я полагаю: не хотел пугать такой историей нас, детей. Как-то раз мы убежали в эту долину и вернулись очень поздно, зимой это было, так нянька меня долго трясла, а потом даже ударила; но никто нас не останавливал, когда мы днем ходили в лес, если нам хотелось… только нам не хотелось.

– Гм! – буркнул я. – А вы сможете найти эту бумагу?

– Да, – ответил он, – смогу. Она наверняка в буфете, который стоит прямо за вашей спиной. Там есть пара связок, отложенных специально, я иной раз их просматриваю, и там есть конверт с надписью Беттонский лес, но, так как Беттонского леса больше не существует, я думал, что ничего интересного внутри нет, вот я его и не открывал. Что ж, сделаю это сейчас.

– Но прежде подумайте, – произнес я (мне все еще не хотелось рассказывать о том, что пережил я, но решил, что время для этого наступило), – может быть, Митчелл был прав, когда говорил, что вырубка леса ничего не дала.

И я поведал то, что вам уже известно. Нет нужды сообщать, что Филипсона мой рассказ крайне заинтересовал.

– Так это происходит до сих пор? – воскликнул он. – Поразительно. Слушайте, а может, сходим туда сейчас вместе и посмотрим, что там происходит?

– Ни за что на свете, – отказался я, – если бы вы сами это пережили, то вам бы очень захотелось находиться миль за десять от этого места. Ладно, что об этом говорить. Лучше откройте конверт и прочтите, что написал ваш отец.

Так он и сделал, внутри оказалось три или четыре исписанных листа. Начинались записи с цитаты из «Гленфинласа» Скотта, которая показалась мне удачно выбранной:

Где бродит, говорят, кричащий дух.

Далее следовал пересказ разговора отца моего хозяина с матерью Митчелла, из которого я переписал лишь следующее:

Я спросил ее, не видала ли она что-либо, что могло, по ее мнению, издавать эти звуки. Она ответила, что не раз, когда шла она через лес очень поздно, ей приходилось постоянно оборачиваться, так как из кустов доносился шорох, и казалось ей, что видит она кого-то в лохмотьях,