Сахарный мальчик оживал. Он протёр свои большие глаза, потянулся. И, словно здесь и не было мышки, спрыгнул со стола и вышел из лавки.

Неуверенно ступая, сахарный мальчик шёл по старой мостовой главной улицы, называвшейся Триста одна яма. Всё вокруг было удивительно и ново, и всё как будто приветствовало его первые шаги. Из-за зелёных заборов мальчику махали белыми ветвями красавицы берёзы. Красные гвоздики поворачивали к нему свои росистые головки. Тихо шелестели цветущие яблони.

Сахарный мальчик любовался всей этой красотой и не замечал, что идёт по кривой улочке, то и дело спотыкается о камни и попадает в ямы.

Тогда одна звёздочка — то ли пожалев беднягу, то ли просто из любопытства — проскользнула мимо дремавшего месяца и опустилась к самой голове мальчика. Сразу словно забрезжил рассвет. Тёмные крыши домов окрасились золотом, изрытая уличка стала ровнее и веселей. Сахарный мальчик зашагал увереннее — ямки он перепрыгивал, а камни обходил.

Город Небывальск невелик: тридцать козлиных прыжков в длину и двумя прыжками меньше — в ширину. А может быть, это был и не город, а село. Но всё равно — жители очень гордились своим Небывальском и называли его самым большим маленьким городом в мире. Но поскольку он всё-таки не был большим, за плечами сахарного мальчика скоро остались все его девять домов.

Когда на востоке заалел первый луч солнца, месяц начал собирать звёзды и пересчитывать их. Но сколько ни считал, каждый раз одной не хватало.

Солнце за горой уже стало сердиться:

— Эй, брат, дай дорогу!

А месяц грустно отвечал солнцу:

— Я бы пошёл домой, да не хватает у меня одной звёздочки!

Солнце продолжало браниться.

— Иду, иду… Сейчас! — шептал месяц и снова принимался пересчитывать звёзды.

Тем временем заблудившаяся звезда, заметив наконец, что ночь миновала и сахарный мальчик сможет теперь идти и без её помощи, вернулась к своим сестрам.

Месяц и звёзды ушли, взошло солнце. Его золотые лучи залили все девять домов Небывальска, разбудили зеленобородые сосны и пробили толщу быстрых рек до самого серебристого дна.

А сахарный мальчик всё шёл и шёл, не чувствуя усталости.

В ЛЕСУ, ГДЕ РАНЬШЕ ВСЕ ПЕЛИ

От города Небывальска до леса, в котором раньше все пели, путь долгий-предолгий. Если пойдёшь медленно, никогда не дойдёшь. Если побежишь, устанешь и опять-таки до него не доберёшься.

Вот как, бывало, начинался день в лесу, когда там все пели. Чуть солнце покажется, из-за куста выползет черепаха, высунет свою голову из жёлтого панциря и запоёт:

Шумит берёза, цветёт сирень,

К нам после ночи приходит день.

Говоря откровенно, черепаха была добрая, но не очень-то умная. Ничего мудрого она сказать не могла, ведь всем и без неё было известно, что берёза шумит, что сирень цветёт и что после ночи приходит день. Но никто не смеялся над нею. Сразу после черепахи начинал петь ёж, и в его песенке тоже не было ничего нового:

Солнце греет, жарко очень,

День пришёл к нам после ночи.

И тогда все подснежники, примулы, маки, ромашки тоже начинали качаться и петь:

Солнце греет, цветёт кизил.

День новый, здравствуй! Ты очень мил.

Все обитатели леса объяснялись только с помощью песен. Один старый буковый пень у ручья никак не мог овладеть этим искусством — у него получалось всегда одно и то же:

— Солнце… день… берёза… дубок.

Но, убедившись, что ничего не выходит, он умолкал. А ручей, как только услышит «Солнце… день… берёза… дубок», заканчивал песенку пня так:

— Клоко-клок… клоко-клок…

И чуть ручей умолкал, буковый пень давай хвастаться:

— Вот как надо петь! Слышали, а?

Но никто его не слушал. Все кругом затихали, и тогда соловей заводил свою песню:

Ни у кого — даю вам слово —

В лесу нет голоса такого,

Как у меня.

Фьё-фьё! Фьё-фьё!

Как у меня!

Ни у кого, ни у кого! — шумели осины и берёзы.

— Ни у кого! — клокотал пенистый ручей.

— Ни у кого! — кивали головками цветы.

— Как у меня! Как у меня! — кричал победным голосом буковый пень.

А соловей, учитель пения, не слушая их, продолжал:

И вновь, приветствуя зарю,

Я завтра песню повторю!

Я для тебя её спою,

Лес мой,

Мир мой!

«Мир твой! Мир твой!» — хотели подхватить все. Но вдруг раздался чей-то испуганный голос:

— Медведь, волк и лиса идут!

В лесу словно гром ударил. Цветы склонились к земле, спрятались зверюшки, птицы улетели. И только соловей ничего не видел и не слышал: он пел!

— Рррр! — зарычал медведь, первым вступая в лес, и тут же начал срывать ягоды, топтать васильки и фиалки.

Вслед за ним появился и волк.

— Рррр! — оскалил он зубы и отправился на поиски зайца.

А хитрая лиса тихонько подкралась к кусту, на котором по-прежнему пел соловей, — и хвать его!

— О, соловушка, жёлтое перышко, сладкая головушка! — радостно заверещала она.

— Погоди! — сказал волк. — Не ешь его. Лучше отнесём соловья в нашу пещеру и посадим в клетку. А то у нас как-то невесело. Пусть он нам поёт!

— Правильно! — добавил медведь. — Я, царь всех разбойников, строго-настрого запрещаю есть соловья. Пусть живёт в нашей пещере и поёт нам.

И лисе — хочешь не хочешь — пришлось уступить.

С тех пор в этом лесу никто больше не пел — даже буковый пень перестал хвастать своим искусством.

И вот теперь сюда пришёл сахарный мальчик. Первой заметила его с берёзы болтливая сойка и затарахтела:

— Кто-то идёт! Не волк, не лиса, не медведь!

Оленёнок, который рассматривал свои жёлтые глаза в прозрачном роднике, поднял голову и спросил:

— Может быть, кабан или рысь?

— Нет, нет! — кричала сойка. — Оно белого цвета, шагает на двух ногах, и на голове у него что-то чёрное.

И тогда старая черепаха — ей пошёл уже триста второй год, — полагая, что она самая умная, объяснила:

— Если белое, значит, это снег.

Но оленёнок сказал:

— А разве ты не слыхала, что оно шагает на двух ногах?

— Ну, раз шагает на двух ногах, значит, это аист! — сообразила премудрая черепаха.

А оленёнок опять:

— Но у него что-то чёрное на голове!

Но черепаха не смутилась и в третий раз объяснила: