за то, чтобы очистить нас, и поэтому выбор вступить в контакт был за ним. Если он не остановит нас в течение следующих пятнадцати минут, значит, что-то не так, и мы уедем автостопом из этого района и начнем звонить по нашим резервным номерам телефонов-автоматов завтра в восемь. Может быть, мы упустили кого-то, кто следил за нами, и нас арестовали бы на месте, или, может быть, полиция продолжила бы какое-нибудь сверхсложное наблюдение и позволила бы нам тусоваться, пока они не поймали бы всех нас. Или, может быть, Джеффри и остальные уже были пойманы или убиты, а мы плыли здесь в неведении и одиночестве. Может быть, нас подставили, или, может быть, мы были брошены на произвол судьбы. Мы шли по краю утеса, погруженные в свои мысли, в тишине.

Прошло всего несколько минут, когда рядом с нами остановился старый пикап «Шевроле», груженный сеном, и Джеффри, широко улыбаясь, наклонился, чтобы открыть пассажирскую дверцу. «Подвезти?» – спросил он, густая рыжая борода, которую он отрастил за последние недели, резко изменила его форму и ощущения. Мы подскочили, когда он ускорился на дороге.

До конспиративной квартиры оставалось еще два часа, и Джеффри медленно петлял по горным дорогам, останавливаясь, чтобы насладиться захватывающим видом виноградников или попытаться разглядеть птицу, кружащую в далеком небе. Вождение Джеффа всегда поражало меня как единое целое с тем, как он думал, с тем, как он жил, – своего рода гений импровизации, не логичный и не интуитивный, но и то, и другое сочеталось с холодной уверенностью в себе и надеждой. Он казался шокирующе безмятежным, и хотя он был опечален, опечален, опечален смертями и особенно внимателен ко мне из-за Дианы, я думаю, он пока не спешил обсуждать с нами какие-либо политические вопросы. «Ничего из этого не должно было случиться», – сказал он в какой-то момент, но когда на него надавили, он сказал только, что у нас будет достаточно времени, чтобы разобраться во всем.

«Сейчас мы должны попытаться перевести дыхание, – сказал он. – У нас будет достаточно времени», – повторил он, и эта ничем не примечательная фраза, обычная в большинстве компаний, прозвучала здесь резковато, потому что ни один товарищ не смог бы произнести ее за последние несколько месяцев без шквала насмешливой критики. Это тоже было ересью, но это успокаивало, и я, как ни странно, почувствовал, что мне хочется плакать.

Глава восемнадцатая

Конспиративная квартира, арендованная на год сочувствующим врачом и переданная нам в качестве убежища, была просторной и открытой, солнечный свет лился через широкие окна в просторные комнаты. Когда мы вошли, я почувствовал, что мог бы быть кротом, выползающим из своей маленькой темной норы, моргающим и вдыхающим. Бернардин долго обнимала меня, потом поставила кофе и достала банку шоколадного печенья. Я не мог вспомнить свое последнее домашнее печенье, и то, что в другом месте могло бы показаться ничем не примечательным, было своего рода шоком. У кого было время печь печенье? Разве это не было просто буржуазным баловством? С другой стороны, они были лучшими из всех, что я когда-либо пробовал, густые и жевательные, буквально сдобренные шоколадом, а я съел их несколько.

В течение следующих дней дом наполнился остатками нашего национального руководства, а также некоторыми другими людьми, собравшимися, чтобы помочь нам осмыслить случившееся.

CW был взвинчен, как барабан, и пользовался любой возможностью, чтобы лоббировать меня и еще нескольких человек, но Бернардин и Джеффри не спешили переходить к делу, и сразу стало ясно, что они контролируют темп и повестку дня. Вместо рутинного форсированного марша без сна, плохой еды, скорости и бесконечных встреч мы гуляли, готовили еду и ели вместе, и все это в свое удовольствие. Это было так странно, эта нормальная жизнь. Каждый вечер мы смотрели, как солнце опускается в Тихий океан, а потом вместе пили вино или выкуривали косяк, глубоко затягивались и проспали всю ночь. Темп замедлился, и я начал надеяться, что это спасательный корабль, в котором я так отчаянно нуждался. Я почувствовал, что возвращаюсь к жизни.

Мы провели много времени, бродя по холмам рядом с конспиративной квартирой. Во время одной из прогулок Бернардин торопливо рассказала мне, как она услышала о таунхаусе, как быстро впала в отчаяние, а потом подумала обо мне и обо всем, что это будет означать, и заплакала. Она слушала, как я размышлял о том, что произошло внутри особняка. На что это было похоже? Какие слова были произнесены? Что пошло не так? Мы вместе проклинали судьбу, а затем перешли к более легким темам, мелкому ворчанию по поводу Терри, вспышкам гнева на CW. Она высмеивала наши неумелые колкости, нашу шаткую цель, но мы неизбежно возвращались к взрыву, к холодному, роковому моменту ужаса и потери.

Я рассказал ей, как ждал в телефонной будке и о своем растущем беспокойстве. Она сказала, что больше всего боялась момента, когда сообщала мне новости.

* * *

Джефф вырос в Южной Калифорнии и идеально соответствовал моему стереотипу серфера – высокий, с прямыми светлыми волосами, ниспадающими на плечи, и стройным спортивным телом. У него было лицо, на которое хотелось смотреть; он был не просто красив, он излучал какую-то прозрачную невинность. Он вообще не был серфером, но для большинства из нас он был странным существом с Западного побережья, и поэтому миф о серфинге возобладал вместе с мифом о том, что его отец, который был техником в студии Уолта Диснея, на самом деле озвучивал Дональда Дака. Когда кто-нибудь оспаривал этот биографический лакомый кусочек, Джефф правдоподобно имитировал утку и по крайней мере вносил некоторую путаницу в суть.

Джефф был воспитан квакером – его отец отсидел срок за отказ воевать во время Второй мировой войны, – и он воплощал в себе своего рода природный пацифизм. Вы не могли представить его на войне ни при каких условиях, но к 1968 году многие убежденные пацифисты, такие как Джефф, пришли к выводу, что даже активистский пацифизм недостаточно хорош для борьбы с тем, что происходило во Вьетнаме, – нужно было сделать что-то большее. Для Джеффа шаг в сторону от ясности и чистоты пацифизма был болезненным. «Ненависть есть ненависть, – сказал он мне тогда, – она всегда питается сама собой; возможно, все наше поколение обречено».

Я знал Джеффа, когда он работал в региональном отделении SDS в Нью-Йорке, когда он баллотировался с группой культурных анархистов из Нижнего Ист-Сайда. Привлекали непочтительность, позиция, веселье и театр – они постоянно открывали пожарные гидранты для