Между тем оппозиция крыловскому празднику все-таки существовала. В ближайшем дружеском кругу баснописца на официозный юбилей, организованный наспех, с вымышленным семидесятилетием и яростной подковерной борьбой, отреагировали грустной иронией. Свидетельство тому – процитированный в качестве эпиграфа к этой главе юмористический адрес, копия которого сохранилась среди бумаг Олениных[563]. В нем Лев и Орел от имени других зверей и птиц – героев басен Крылова приветствуют своего создателя, «узнав, что ныне другими животными (то есть людьми) празднуется в 69‑й раз» день его рождения. Вскользь заметив таким образом, что им, в отличие от организаторов юбилея, известен истинный возраст баснописца[564], они обещают когда-нибудь устроить для него настоящий, веселый и непринужденный праздник, не похожий на тот, что был дан людьми. Этот воображаемый юбилей должен обойтись

без кровопролития и, следственно, без обеда; но на сем празднике избранные умнейшие звери будут говорить с вами и между собою если и не такими стихами, как ваши, то по крайней мере хорошими <…> между тем, на хорах из ветвей соловьи в свою очередь будут воспевать своего любимого певца, а ослов (и это всего труднее) мы заставим молчать.

Наиболее вероятно (вопреки мнению В. Ф. Кеневича, публикатора этого текста), что авторами адреса все-таки были члены семьи Оленина и его домочадцы. Он отсылает, с одной стороны, к реалиям празднества 2 февраля (зал с хо́рами, помпезный обед, «кровопролитие» как метафора резких стычек), с другой – к текстам Крылова и, видимо, к шуточному обиходу этого круга, где, в частности, было принято отмечать день рождения хозяйки театрализованными забавами. Оленин, на которого Уваров возложил обязанности председателя организационного комитета, исполнил все, что от него требовалось, но характерно, что, открывая торжество в Дворянском собрании, он промолчал о пресловутом 70-летии со дня рождения и упомянул только о 50-летии литературной деятельности Крылова. Весьма скептически оценили «звери» и стихи, звучавшие на юбилее. В литературных кругах, и уж тем более в доме Оленина не забыли, как в свое время Вяземский ставил Крылова-баснописца ниже своего кумира Дмитриева; недаром и пятнадцать лет спустя злые языки применяли к этой коллизии крыловскую басню «Осел и Соловей», отождествляя Вяземского с Ослом[565].

Сам же князь был чрезвычайно доволен и вдохновлен успехом праздника. На следующий день в письме к Булгакову он разливался буквально соловьем:

Крыловское празднество нам очень хорошо удалось материально и спиритуально в обоих смыслах вина и ума. Все остались сыты и довольны, а Крылов по уши сыт. Перед обедом Уваров привез ему второго Станислава и весьма лестный рескрипт. Более двухсот человек сидело за столом: вся почетная литература и чиновность: граф Новосильцев, Канкрин, Чернышев, Бенкендорф + + + Мои куплеты и музыка Вьельгорского очень понравились; их три раза повторили и пили за здоровье автора и композитора. В довершение празднества и торжества Греч и Булгарин отказались участвовать, признаваясь таким образом, что между порядочными людьми им не место[566].

10

Освещение в прессе. – Демарш Греча. – Травля

Юбилей Крылова получил невиданно широкое отражение в печати. Отчеты о нем поместили все ведущие русские газеты, выходившие в столице: «Русский инвалид» (4 и 5 февраля. № 31 и 32) и еженедельные «Литературные прибавления» к нему (5 февраля. № 6), «Санкт-Петербургские ведомости» (5 февраля. № 29), «Северная пчела» (8 февраля. № 32)[567]. Крохотную заметку напечатала «Художественная газета» Кукольника, посулив читателям в скором будущем «особую статью об этом важном празднестве» с приложением гравюры с некоего нового портрета Крылова, нарисованного карандашом с натуры «одним из отличнейших наших художников» (№ 3 за 15 февраля, цензурное разрешение от 23 февраля [sic!]). Спустя некоторое время к ним присоединились журналы: «Сын Отечества и Северный архив» (1838. Т. 2. № 3; цензурное разрешение от 15 марта), «Современник» (1838. Т. 9. цензурное разрешение от 29 марта, статья П. А. Плетнева) и «Журнал Министерства народного просвещения» (1838. Ч. 17. № 2; статья Б. М. Федорова).

На освещение этого события было обращено особое внимание Уварова: все материалы просматривались им лично[568]. Заботясь о создании максимально благоприятной картины курируемого им юбилея, он вместе с тем счел необходимым воспользоваться возможностями своего положения и свести кое-какие счеты.

Напомним, что Греч пытался организовать праздник в обход Уварова, чем спровоцировал обострение его отношений с Бенкендорфом. Со своей стороны, исключив Греча из списка организаторов, Уваров, видимо, ожидал, что тот просто смирится. Тем сильнее вывело его из себя поведение журналиста в последние дни перед празднеством.

29 января Греч получил от Жуковского письмо с поручением пригласить на «литтературный пир» знакомых ему писателей[569] – очевидно, сотрудников «Северной пчелы» и «Сына Отечества». К этому прилагались подписной лист и тридцать билетов. На Греча, таким образом, возлагалась немалая ответственность – обеспечить присутствие на празднике примерно десятой части гостей. «Это меня взбесило, – вспоминал позднее Греч. – Устранили учредителей юбилея от участия в нем и еще дразнят»[570]. Неудивительно, что в тот же день он ответил Жуковскому подчеркнуто вежливым, но явно недружелюбным письмом:

Милостивый государь

Василий Андреевич!

Ваше Превосходительство почтили меня письмом от нынешнего числа с приложением подписного листа на обед, который дают И. А. Крылову, и 30 билетов. Не имея случая раздать сии билеты и находясь в невозможности, к крайнему моему сожалению, участвовать в сем празднестве, принимаю смелость препроводить к Вам обратно и лист, и билеты, с выражением искреннего почтения и совершенной преданности, с коими имею честь пребыть

Милостивый государь

Вашего превосходительства

всепокорнейшим слугою

Н. Греч[571].

Вернув все билеты, Греч тем самым дал понять, что и он сам, и Булгарин отказываются принимать участие в празднике. Разумеется, это не был выпад в адрес Крылова; оскорбленные журналисты метили в Уварова, похитившего их идею.

В его руках бывшая общественная инициатива неизбежно приобрела официозный характер. Речь уже не шла о единодушии литературной корпорации, чествующей своего патриарха. Теперь торжество было призвано являть сплоченность другого рода – в лояльности прежде всего самому министру. Присутствие на празднике всех без исключения «словесников» демонстрировало бы эту управляемую квазикорпоративность, но демарш самых известных столичных журналистов угрожал столь эффектному замыслу.

Высокие ставки игры – на предстоящее событие было обращено внимание самого государя – вынудили Уварова скрепя сердце обратиться к Бенкендорфу с просьбой найти управу на смутьянов. Но