женщине было минимум килограмм сто живого веса, бездна обаяния, и она подарила ему то, чего он так долго ждал – надежду. На то, что род не прервется. Для отца это было важно. Он очень гордился своими корнями, хотя никогда их не афишировал. В то время нельзя было говорить, что ты «из дворян». Чревато это было! Вот он и молчал. Мне же втихаря показывал портреты прапрабабки и прадеда, которые пылились в кладовке, свернутые в трубочку и засунутые в старый сапог. Сапог был почему-то один, и я долго гадала, куда делся второй, пока отец не рассказал, что в этих сапогах его дед отправился воевать за белых, потерял ногу и стал красным, поняв, что власть окончательно поменялась, а семью спасать как-то надо. Мой папа был тогда младенцем, и его мать, моя бабушка, буквально выживала в Москве, куда сбежала из родного Петербурга. Она жила после свадьбы с родителями, в родном своем доме на Фонтанке, ожидая возвращения мужа. Но ее мать и отца увели однажды ночью куда-то и больше они не вернулись. Моя прабабка успела спрятать дочь в каморку за кухней, сунув ей в руки младенца и приказав не отнимать его от груди, пока не уйдут те, кто обыскивал соседскую квартиру. А потом добровольно пошла за ворвавшимися в дом матросами, как волчица, уводя от логова тех, кто посмел прийти за ее детьми…

– Как страшно… – Женя ставила крошечную фарфоровую чашечку с кофе перед Жанной и садилась рядом. – А дальше?!

– Дальше… Дальше был ад… Бабушка пробиралась в Москву, где жила ее тетка, пешком, с ребенком на руках. Помня наказ своей матери, никому не говорила, кто она. Представлялась белошвейкой. О том, что она пережила, пока дошла до дома тетушки, бабушка рассказала мне лишь раз. Был повод. Тебе рассказывать не буду. Я все записала в дневник. Когда меня не станет – прочтете. Одно могу сказать – женщина, если она настоящая женщина, пойдет на все, чтобы ее ребенок выжил. Эту истину я усвоила очень хорошо. И ты помни! Нет у нас другого предназначения, чем дать новую жизнь и сохранить ее. Все остальное – чушь и блажь! Поверь, я это точно знаю!

Женя, конечно, в этом вопросе согласна до конца с Жанной не была, но молчала, понимая, что с ней делятся сейчас самым сокровенным. Тем, что никому чужому никогда бы не рассказали и не доверили.

– А что было потом?

– Потом… Трудно было. Очень трудно. Даже когда муж вернулся. Князь, повеса, любимчик дам, он был одноног и сломлен всем тем, что увидел и испытал. Первая радость от встречи с родными прошла и наступило отчаяние. Впрочем, бабушка быстро вернула его из ямы, которую он рыл своей душе, на грешную землю.

– Как?!

– Выгнала его к чертовой матери! Ей нечем было кормить сына, не говоря уже о том, чтобы покупать выпивку тому, кого она, конечно, еще любила, но уже переставала узнавать.

– Помогло?

– Да. Удивительно, но это сработало. Скорее всего он просто испугался полного одиночества, ведь кроме жены и сына на всем белом свете у него никого не осталось. Поэтому он вернулся. Не сразу. Сначала научился сапожничать, шить обувь, а потом пришел к ней и лег на землю, прося простить его. На коленях стоять не мог…

– Она простила?

– Да. Говорю же – любила! И выживать как-то надо было…

– Их не тронули?

– В тридцатые? Нет. Бабушка оказалась умнее, чем те, кто мог это сделать. Продала втихаря остатки драгоценностей, которые зашила в ее лиф когда-то мама, предвидя, что пригодятся, и сменила документы. Умельцев хватало. Она взяла другую фамилию, сменила имена себе, мужу и сыну. А потом объявила, что решила переехать. Заставила деда и свою тетку перебраться на Кавказ. Это и спасло. У семьи было другое место жительства, другая биография и их просто не нашли. Они долго жили в Кисловодске, а потом вернулись в Москву. Тетушки на тот момент уже не было, и с ее уходом оборвалась та единственная связь с прошлым, что еще оставалась. Папа мой той, иной, жизни, уже не знал.

Женя сидела, замерев на краешке стула и открыв рот. У нее всегда было очень богатое воображение, и мама не раз ругала ее за то, что Женя погружалась с головой в свои мысли и фантазии, переставая слышать то, что ей говорили. Но только не сейчас! Она представляла, конечно, то, как все происходило, и буквально видела перед собой худенькую светловолосую женщину, чей портрет видела однажды в старом фотоальбоме. Коротко остриженные волосы, смешная шляпка и чинно сложенные руки в светлых перчатках. Воплощение силы и стойкости. Маленький мальчик, стоявший рядом, был совершенно на нее не похож, но даже на фото было видно, насколько он связан с матерью. Фотограф или не заметил, или решил не обращать внимания, и мальчишка так и остался стоять, вытаращив глаза в камеру, как велели, и держась двумя пальцами за материнскую юбку. Этот трогательный жест и то, как сжимал он осторожно складку ткани, боясь отпустить хоть на мгновение, сказали Жене о многом. И именно глядя на эту фотографию, она впервые подумала о том, каким будет ее ребенок. Если будет…

Жанна, допив кофе, отставила чашку в сторону и потянулась.

– Совсем старая стала. Надо к станку!

– А дальше?! – Женя умоляюще сложила руки, прося продолжения рассказа. – Вы обещали рассказать про перстень!

– Ой, да о чем там рассказывать?! – Жанна поморщилась. – Ошибки юности, прошедшей и пустой…

– Ну, пожалуйста!

– Ладно. Бог с тобой! Когда-то надо и выговориться. Слушай. Мой отец женился достаточно поздно. Сама понимаешь, не до того ему было. Время страшное. Но все когда-то меняется. Не может быть плохо всегда! Все проходит. Все меняется. Он дошел до самого Берлина и вернулся домой почти невредимым. Работал следователем. И искал.

– Кого?

– Женя, что за глупые вопросы?! Я думала, что ты меня понимаешь!

– Ее?

– Да! Свою половину, конечно! Думаешь, это так легко? Найти человека, с которым захочешь построить отношения. О, нет! Это самое сложное, что только могла придумать жизнь… Папа мой, несмотря на всю тщательность, с которой он подошел к этому вопросу, с задачей не справился. Выбор его оказался крайне неудачным. Моя мать была, безусловно, красива и умна. Могла дать фору любому профессору. Знала три языка, умела быть светской, обаятельной и приятной всем и каждому, но при этом совершенно не умела главного.

– Чего же?

– Любить! Не знаю, почему, но от природы в ней не было