Из дневника Виктории Рыковой

«Он действительно хороший!

Я это знаю. Я правда это знаю.

Но почему мне приходится об этом писать? Чтобы убедить себя? Но если знаешь – зачем убеждать? Получается, не уверена? А если не уверена, то, может, не знаешь точно? И мне всего лишь кажется, что он хороший? Но как же месяцы тепла и нежности? Или они были сном – для меня, и враньём – для него?

Как понять?

Зачем ты так со мной, Наиль? Я ведь верила, хотя все говорили, что тебе верить нельзя. Но я верила, потому что смотрела тебе в глаза и знала, что ты не лжёшь. Что всё, что ты говорил – правда. Нет, не то, что ты говорил, когда уходил… не то… Тогда ты говорил, что лгал мне, но ты… ты при этом не смеялся. Не издевался надо мной. Ты был жесток, но я смотрела в твои глаза и видела боль.

Ты просто не смог пойти против мамы. Я была уверена, что так будет. Но я не могла поверить, что так будет. Я так хотела верить, что всё будет не так… так хотела верить…

Всё хорошее, что было со мной в самостоятельной жизни, было благодаря тебе.

Всё плохое, что было в моей самостоятельной жизни, случилось из-за тебя.

И знаешь… мне очень странно это произносить, но я тебя простила. Нет, не так – я на тебя не обижалась. Ты говорил мне те слова, но они не ранили меня… слишком сильно… потому что я знала, что их произносит твоя мать. Ты изо всех сил старался произнести их сам, но у тебя не получалось. Это её слова. Ты говорил её голосом. Поэтому я не обиделась на тебя, Наиль, не разозлилась. Мне стало очень-очень плохо.

А потом я постаралась удалить тебя из своей жизни.

Я очень старалась, потому что ты сказал, что будущего у нас нет. Получилось ли у меня? Я надеялась, что да. Оказалось – нет.

Всего один звонок.

Твой звонок.

Изменил всё.

Я не хотела, чтобы ты звонил. Я знала, что ты позвонишь. Когда я увидела твой номер на экране телефона, я поняла, что ждала. Мне хорошо с Лёней, он лучше тебя абсолютно во всём, включая постель. Он честен со мной, что очень-очень важно. Но я ждала твоего звонка. Ждала тебя.

Ведь ты – в моём сердце…»

Никаких последствий поздний подъём для Феликса не имел… Ну, кроме приятных… Шиповника с утра на Петровке не было – вызвали в Следственный комитет на совещание, и когда подполковник позвонил, Вербин доложил, что едет на встречу со свидетелем. Что, в общем, было правдой. Затем Феликс набрал Крылова, узнал, что подвижек по поиску покупателя шести кукол нет, и как мог приободрил приунывшего паренька. После чего поехал к Нарцисс, чьё обещание «быть сегодня ведьмой, а не доктором» намекало, что, тщательно обдумав происходящее, экстрасенс с дипломом психиатра решила дополнить рассказ новыми подробностями.

Так и получилось.

Но поначалу Вербину пришлось полюбоваться на другое сокровище ведьмы.

– Вы когда-нибудь были в Венеции? – спросила Нарцисс, провожая Феликса в кабинет.

– Надеюсь, в прошлой жизни точно заезжал.

– На вас так сильно подействовал разговор со мной? – улыбнулась Изольда.

– В каком смысле? – не понял Вербин.

– Вы задумались о том, что, возможно, прожили несколько жизней?

– Может, я успел принять буддизм?

– А вы успели?

– Вас бы это удивило?

– Пожалуй, да.

– Почему?

Нарцисс остановилась и внимательно посмотрела Вербину в глаза.

– Вы не можете назвать себя сильно верующим и уж тем более – воцерковленным человеком, но считаете Православие частью себя. А себя – частью Православия. Вы понимаете, что для вас это ощущение необычайно важно, но не думаете о нём, поскольку оно – естественно. И в силу естественности не вызывает желания поразмышлять или покопаться в нём – зачем? Ведь это важно. Для вас. Для вашего понимания себя в мире. И ничто на свете не изменит для вас важность этого ощущения – никакие скандалы или разоблачения. Потому что вы идёте к Богу, а скандалы и разоблачения от нанятых другими конфессиями «разоблачителей» не способны испачкать ваш путь к Нему. Вы не воцерковлены, но не снимая носите крестик, который давным-давно надел на вас человек, которого вы любите.

– Это важно, – очень тихо повторил Феликс.

Настолько тихо, что Нарцисс не должна была услышать его слова. Но она их почувствовала.

– Наш разговор заставил вас задуматься о смерти?

– Не настолько, чтобы я начал её бояться, – пошутил в ответ Вербин.

– И чем закончились ваши размышления?

– Снилась всякая дрянь.

– Простите, что испортила вам ночь.

– Это уже в прошлом.

– Вы уверены?

– Сегодня мне ничего не снилось.

– Сегодня и не могло, – обронила Изольда.

Возникла короткая пауза, после которой Феликс улыбнулся и спросил:

– Неужели по мне заметно?

– Очень заметно. – Нарцисс ответила на улыбку. – И не нужно быть ведьмой, чтобы понять, что сегодня ночью вам было хорошо. Так хорошо, как давно не было. А может – никогда.

– Давно, – поправил ведьму Вербин.

– По-настоящему хорошо?

– Как должно быть.

– Поэтому заметно.

Они вновь помолчали, а затем Нарцисс подвела Вербина к левой стене, на которой висела очередная маска.

– Я не просто так спросила вас о Венеции и карнавале, Феликс. Мало кто знает, но самая знаменитая маска венецианского карнавала – баýта, которую вы видите перед собой, имеет ещё одно название – Маска смерти.

– Никогда об этом не слышал.

– Думаю, вы никогда этим не интересовались, – мягко улыбнулась Нарцисс.

– Вы меня поймали, – не стал скрывать Вербин, разглядывая маску на стене.

Очень простую, белую, с оттопыренной верхней губой, позволяющей владельцу есть и пить, оставляя лицо скрытым. Баута не казалась зловещей, какой, в представлении людей, должна быть Маска смерти. Строгая. Простая. Но чем дольше Феликс смотрел на неё, чем лучше представлял скрытое под ней лицо – не важно чьё! – тем жёстче становились белые черты бауты, а провалы вырезов для глаз, казалось, вели в саму Преисподнюю.

– Завораживает, правда? – прошептала Нарцисс.

– Есть такое, – так же тихо ответил Вербин.

– Я не понимала бауту до тех пор, пока так же, как вы сейчас, не оказалась перед ней один на один. Что вы видите под ней, Феликс?

– Тьму.

– А ведь она совсем не страшная, ведь так? – Судя по тону, ведьме понравился