человека, расставленные дьяволом. Когда я был лингвистом, я этого не видел. Теперь вижу, хотя и не осмелился бы выступить с такими утверждениями в миру на лингвистическом симпозиуме, потому что меня бы объявили сумасшедшим. Например, выражение «я существую» является тавтологией, хотя никто этого не чувствует. «Я» не могло бы осознать себя в качестве «я» или произнести эту фразу, если бы оно изначально не существовало. Точно так же глагол «существовать» не мог бы стоять в первом лице, если бы не было осознания наличия местоимения первого лица, если бы это «я» не наличествовало изначально. Так что, когда ты говоришь «существую», ты говоришь «я», а когда ты говоришь «я», ты также говоришь и «существую». Но если «я существую» есть тавтология, то, хотя фраза кажется совершенно истинной, велика опасность, что она также ведёт ко лжи, как и всякая тавтология: «деревянное дерево» на первый взгляд кажется истиной, но подразумевает существование «стального дерева» или «мраморного дерева», что истиной не является. Это значит, что даже когда мы произносим величайшую истину: определение, тавтологию или сравнение, мы молча говорим неправду. Язык не может освободиться от этого «хвоста» невидимой лжи. Для человека высшее подвижничество — научиться до самой смерти не лгать, потому что он лживое существо. Это величайший подвиг, который человек может совершить в течение жизни. И этого более чем достаточно, чтобы сказать, что он прожил жизнь не напрасно. И если язык по определению лжёт, то величайший возможный подвиг человека — научиться молчать. К сожалению, все мы сначала учимся говорить, только потом некоторые из нас учатся молчать.

Таким образом, через послушание, данное мне старцем Иларионом в монастыре, я получил столько важных лингвистических, семиотических и философских познаний, сколько не вынес за семь лет изучения филологии и философии по всему миру. А его укоризна из-за ожидаемой похвалы за подметание дала мне реальный урок, как научиться молчать и в своих действиях. Я люблю моего старца.

Вчера он дал мне книгу для чтения. Первое предложение было: «Если в комнате у тебя тепло, не открывай слишком часто дверь. А если в тебе есть Святой Дух, не говори много». У меня постоянно создаётся впечатление, что он просит прощения за то, что накладывает на меня неприятные послушания, которые, наоборот, даются мне легко и я исполняю их с любовью. И язык у меня здесь приручился, хоть я и не говорю: я слышу свои мысли. Я уже не та надутая, циничная, вульгарная скотина. Не только уста, но и душа взяли себе в жильцы новые слова.

Я КАК ОН

Всё не так просто, как я думал. И Сартр, и Камю могут научиться экзистенциализму от простого дежурного. Опускание шлагбаума — квинтэссенция экзистенциалистского тезиса о том, что человек несёт ответственность за свои действия, даже если мир кажется ему до такой степени бессмысленным, что ему на всё наплевать, и он подобно Мерсо в «Постороннем» может переспать с искренне любящей его машинисткой Мари, а на следующее утро на её вопрос «думает ли он жениться на ней» равнодушно ответить: «Мне всё равно, но если тебе хочется, то можно и пожениться».

Сегодня перед утренним поездом в 9.10 я второй раз в жизни опустил шлагбаум, вернулся в сторожку, взял красную фуражку и красный флажок и в таком виде стоял, чтобы спокойно встретить и проводить поезд. Я посмотрел налево и понял, что утро опаснее, чем день: кучка школьников, отпущенных с уроков, били друг друга своими портфелями, не видя ничего вокруг, как будто мир просто не существовал, бежали по переезду, подныривая под шлагбаум и пересекали пути, не обращая никакого внимания на опущенные шлагбаумы. Они даже не посмотрели налево и направо, чтобы увидеть, не приближается ли поезд. Я крикнул им, чтобы они поторопились, но это не помогло; один из подростков показал мне средний палец. К счастью, они пробежали, и наступила полная тишина — других пешеходов не было, только вереницы машин по обе стороны от переезда; большинство из них выключили двигатели, чтобы сэкономить топливо. Я посмотрел направо, когда вдалеке послышался гудок локомотива (впоследствии я научился безошибочно определять расстояние до поезда в зависимости от громкости гудка), и у меня кровь застыла в жилах: рядом с путями, под насыпью, метрах в ста от меня стоял кудрявый мальчик. Видимо, тоже ждал, когда пройдёт поезд. Я окликнул его: «Мальчик, отойди от насыпи, поезд идёт!» Он только посмотрел на меня, ничего не сказал и не сдвинулся с места. — Ты меня слышишь, малыш?! Мальчик снова посмотрел на меня и не пошевелился. Но потом крикнул что было сил: «Не волнуйся, начальник! Мне не впервой!»

В этот момент из-за деревьев, растущих рядком на церковном дворе, послышался гудок: пути здесь сворачивали в сторону, деревья повторяли их изгиб и тоже шли полукругом. Поезда за деревьями не было видно, но он был там, в сотне метров от мальчика, и всего через несколько секунд должна была появиться зелёная голова разъярённого тепловоза с двумя большими, как у динозавра, глазами по бокам и с третьим глазом сверху, как у циклопа. Мальчик стоял, окаменев, и совершенно спокойно смотрел на вагоны поезда, притормаживавшего здесь, на переезде; он вглядывался в окна, как будто искал кого-то внутри. Поезд проехал мимо ребёнка, мне стало легче, локомотив пронёсся перед сторожкой и, дав гудок, скрылся вдали.

Я поспешил поднять шлагбаум, в то время как нетерпеливые водители уже заводили свои машины и нервничали, готовясь ехать дальше. Когда я повернулся, чтобы найти взглядом мальчика, его уже не было.

В этот момент в сторожке зазвонил телефон.

Я вошёл и взял трубку. Это был начальник. Голос с другого конца провода спросил меня, не было ли рядом с путями мальчика. Я сказал, что был. Он строго предупредил меня: моя работа заключается не только в том, чтобы опускать и поднимать шлагбаум. Моя работа и в том, чтобы следить, кто вертится около путей. Несколько машинистов сигнализировали ему, что в последнее время всё чаще и чаще рядом с путями болтается мальчик.

— Не старше шести лет, вьющиеся волосы. Машинисты поездов по опыту знают, что это очень опасно: когда кто-то постоянно крутится около железной дороги, это признак потенциального самоубийцы, который скоро окажется под колёсами локомотива. Целыми днями, прежде чем решиться на роковой прыжок, они изучают: когда проходит поезд, какие у него колёса, бампер, острые края, каковы шансы, что человека просто отбросит в сторону и он останется в живых. Ищут место, где проститься с