него на шее. Угольные глаза поглядывали все еще виновато, но в них не было страха. Взгляд собаки, не понимающей, почему люди, ведущие кровопролитные войны, ругают за растерзанного в траве ежа.

Быстро чмокнув его в щеку, она вышла из столовой.

В спину ей донеслось: «Моя!»

Она беззлобно усмехнулась. Так и должно быть. У пса только один хозяин, и он для него — весь мир.

22

Самоварова не помнила, как добрела до дома.

Обида на полковника, даже не обида — клокотавшее внутри негодование от того, что он не нашел в себе силы вникнуть в ее слова, сменилась лихорадочными мыслями, как удалось врагу (она уже не сомневалась, что за скверными событиями последних недель стояла не череда совпадений, а хитрый, коварный враг!) раздобыть сугубо личную информацию о событиях более чем тридцатилетней давности.

Подойдя к подъезду, она набрала было код, но, передумав, направилась к лавочке.

Солнечная погода, обдававшая трезвящим холодком, позволяла отдышаться и подумать.

Пытаясь абстрагироваться от эмоций, она включила в себе аналитика — беспристрастного, опиравшегося исключительно на факты.

Итак, с кем она могла делиться переживаниями?

Мать? Никогда… Она с ней про мужа-то никогда не делилась.

Расписались — родила — не сошлись характерами — развелась.

На все негативные события в ее жизни мать, поджав сухие тонкие губы, отвечала: «Я так и думала», а Варины успехи в учебе и затем в карьере безжалостно обесценивала, воспринимая их как само собой разумеющиеся.

Стоило ли говорить о том, что история ее связи с Никитиным была табуирована в их лишенном тепла и искренности общении.

Вне службы она ни с кем не дружила, а Ларка Калинина, следователь прокуратуры, с которой она познакомилась, расследуя дело об убийстве, произошедшем в областном городке, где та жила и работала, появилась в ее жизни уже после того, как страсти по Никитину заметно поутихли.

…На этой самой лавочке она когда-то подолгу сидела с соседкой Ольгой. Всякий раз перед выходом на прогулку ей приходилось уговаривать Анюту поиграть с Ольгиной дочкой. Анька вредничала. Она неохотно давала Регине свои игрушки и через десять-пятнадцать минут совместных игр в песочнице начинала канючить, тянуть мать за рукав: «Пойдем за мороженым! Пойдем домой!»

Регина была похожа на мальчишку: большеглазая, худенькая, с острыми коленками и длинной, всегда аккуратно выстриженной челкой. Отчего-то она липла к Варе. После того как Анька сердито собирала игрушки в авоську, Регина, будто жалуясь и заставляя ее повлиять на дочь, садилась подле на корточки и показывала ей то куклу, то медвежонка. Настырно, почти не мигая, глядела в упор своими темными глазищами: мол, похвали мои игрушки, поговори со мной!

Эта девочка, немногословная и послушная, — не чета Аньке, — вызывала у Самоваровой странноватое ощущение. В ней читалась дикость, прикрытая заученной вежливостью и бедной, но аккуратной одеждой.

— Регина, иди-ка ты домой! — К четырем годам жизни Ольга до такой степени выдрессировала дочь, что та не только самостоятельно поднималась на пятый этаж, но и отпирала дверь.

— Мам, я тихо. — Девочка умоляюще косилась на мать и, расположившись напротив сидящих на лавочке приятельниц, сосредоточенно, будто выполняя серьезную работу, принималась играть одна.

Иногда мать ей уступала, но чаще не терпящим возражений тоном повторяла просьбу, и Регина, понурив голову, брела с игрушками к подъезду.

Подробности о романе с женатиком Варя никогда не озвучивала в разговорах с соседкой. И уж тем более не рассказывала про «пальчики-свирельки»!

Провожая в том мае взглядом тщедушную Регину, с трудом открывавшую тяжелую дверь подъезда, Варя не могла и подумать, что вскоре случится страшное, поразившее не только весь дом, но и суровые официальные органы событие.

Варвара Сергеевна зашла в подъезд. Поднявшись по ступенькам, остановилась возле двери Маргариты Ивановны и решительно нажала кнопку звонка.

— Варь, это ты? — через несколько минут раздался наконец знакомый хрипловатый голос.

— Я, Маргарита Ивановна!

Звякнули замки, и соседка, облаченная на сей раз в спортивный костюм, жестом крючковатой руки пригласила ее внутрь.

— Поболтать пришла? А я ведь знала, что снова придешь… — Зашаркав тапками, Маргарита Николаевна двинулась в сторону кухни. — Чайник поставлю, а ты проходи, садись!

Варвара Сергеевна поглядела на ее сгорбленную, прикрытую плюшевой олимпийкой спину.

Старость, как ее ни украшай, уродлива.

А часто еще и одинока.

Рано или поздно Анька так или иначе обзаведется ребенком — уж в этом Самоварова, зная упрямство дочери, не сомневалась. А сама она станет нерасторопной и неумелой, к тому же немолодой бабушкой. В другом образе она себя, хоть убей, представить не могла.

Квартиру придется разменивать — не может же она (тем более в статусе бабки) так и существовать у доктора на птичьих правах!

Даже если они распишутся, ей все равно нужна своя жилплощадь.

Всякое бывает — даже самые близкие, проверенные годами и совместно пережитыми трудностями, отходят в сторону, не удосужившись даже выслушать. Вспомнив про Никитина, Варвара Сергеевна почувствовала во рту горечь. Само собой, он будет защищать ту, которая подарила ему дочь и, как следствие, — обожаемого внука. Вопрос в другом: от кого защищать?! От Варвары, которая сейчас растоптана и ослаблена настолько, что даже визит к восьмидесятилетней соседке вызвал у нее тахикардию?

Валера со своим огромным профессиональным опытом мог бы помочь ей создать психологический портрет невидимого и сильного врага.

Но для этого придется попрать его мужское самолюбие…

Разве найдется мужчина, которому понравится, пусть даже через столько лет, узнать про «пальчики-свирельки»?

— Варь, ты чего истуканом застыла? — Маргарита Ивановна держала в руках поднос все с тем же пузатым клоунским чайником и вазочкой с печеньем.

— Я помогу! — Самоварова быстро выхватила поднос из морщинистых рук соседки.

Поднос задрожал, чашки накренились, зазвенели, ударившись о чайник, ложки.

— Давай-ка ты поаккуратней! — удивленно поглядела на нее старушка.

Варвара Сергеевна прошла в гостиную и кое-как выгрузила содержимое подноса на журнальный столик.

Дождавшись, пока соседка, бросая на нее косые взгляды, разлила по чашкам чай, подавленная Варвара Сергеевна, не вполне понимая, что все же ее принесло к домушнице, невнятно промямлила себе под нос:

— Маргарита Ивановна… Я так… забежала поболтать…

— Да уж, вижу, что не за солью пришла, — устроив свое высохшее тело в кресло напротив, понимающе кивнула та.

23

С утра Инфанту пронзила одна запоздалая, гадкая мысль.

Та случка с Жаруа… Бред, дурной сон…

До появления Дани она несколько лет не жила с мужчинами, и бдительность ее, в отсутствии практики, притупилась.

Она лежала на кровати и, глотая омерзение, пыталась вспомнить — не заронил ли он в нее свое собачье семя. Как это было? По секундам. Ну?

Нет, думать об этом было выше ее