Пол в кабинете полковника был выложен простенькой плиткой — квадратик серый, квадратик темно-серый, а между ними, по диагонали, незатейливый декор с завитушками.

«Неплохое решение. Надо бы у Валеры так… Только в другой цветовой гамме», — вдруг отстучало в голове.

Она перевела взгляд на рубашку полковника. Солидный живот обтягивали нелепые для его возраста и рода деятельности желтые и зеленые полоски.

«Только она могла купить ему такую безвкусицу!»

— Ну что же… — На дрожащих от неотпускавшего напряжения ногах Самоварова подошла к креслу и схватилась за сумочку. — Прости, что так вышло, Сереж, и, видимо, прощай…

Уже схватившись за ручку двери, бросила, не оборачиваясь:

— Главное — я-то знаю, что я этого не делала!

21

К вечеру, когда Инфанта была уже в своей спальне, Петя прислал ей несколько симпатичных, добытых путем наружного наблюдения фоток.

Она попросила его их распечатать, положить в конверт и оправить гонца в салон красоты. Обе посменно работавшие на ресепшен девушки давно были прикормлены небольшими, но регулярно выдаваемые ею втихаря от хозяйки купюрами.

После чего она написала знакомой заочно таджичке и пояснила, что следует делать, когда та заберет из салона конверт.

Смакуя в голове события прошедшего дня, Инфанта спустилась вниз.

С той самой ночи, когда она ударила Жаруа светильником, он старательно ее избегал. В доме и в саду было, как обычно, чисто, завтрак и вечерний чай подавались вовремя.

В свободные от работы часы немой с помощью разных уловок искал ее внимания — то подходил и, мыча, показывал на голову: «болит», то вдруг начинал греметь посудой, ожидая, что она начнет ругаться, а после пожалеет и угостит чем-то вкусным, то тащил ее в сад и показывал, в зависимости от времени года, посаженные им расцветшие кустарники, россыпь рябины или красивые шишки на сосне. Теперь же его было не видно и не слышно. Поднявшись в мансарду, она без стука толкнула дверь в его каморку.

Жаруа лежал на узкой, застеленной старым пледом койке и, щуря угольные глаза, читал под слабым светом лампы, стоявшей на табуретке рядом с кроватью.

Неспешно проплыв к нему, от смущения и стыда прикрывшему глаза и машинально запустившему руку в паклю своих волос, она выхватила книгу из грязных собачьих лап.

Прочла название на обложке — сборник рассказов Достоевского.

Сборник, вероятно, остался от предыдущих жильцов и был отрыт им в подвале.

Она никогда не считала его одноклеточным, но что мог он, бомж и скиталец, необразованный, убогий человек, черпать для себя в творчестве рефлексирующего дворянина-игрока, ей сложно было представить.

— Спустись вниз, ты мне нужен! — Усмехнувшись, Инфанта швырнула книгу на кровать и быстро вышла из затхлой каморки.

После того как, все еще дрожа от неотпускавшей страсти, она простилась с Даней, Инфанта отыскала с помощью интернета антикварный магазинчик поблизости и решила в него заехать.

Она не была уверена в том, что Даня побывает в ее доме, даже не была уверена (впрочем, так было всякий раз), что они еще увидятся. Тем не менее идея вдохнуть жизнь в свое жилище показалась ей не такой уж нелепой.

В лавке она набрала два увесистых пакета безделушек: несколько фарфоровых статуэток, парочку небольших акварелей под Дали, шкатулку, серебряный ножик для вскрытия конвертов, элегантный портсигар и хрустальную, советских времен, вазу.

— А у вас фотографий старых нет? — спросила она у обрадованной хорошему клиенту обветшалой, как и ее товар, невнятного возраста женщины.

— Хотите открытки?

— Нет, мне нужны фотографии.

— Знаменитостей, что ли?

— Нет. Простых людей.

Женщина, поправив на носу очки, поглядела на нее с удивлением.

— Голубушка, кому же нужны старые чужие фотографии?

Видя, что щедрая покупательница огорчилась, она тут же выдала идею:

— Если очень нужно, загляните в похоронное бюро. Оно здесь недалеко, налево, прямо и за углом. Приносят на памятники, а забрать забывают.

— Спасибо! — оживилась Инфанта.

— А здесь рамок возьмите! У них-то точно нет!

Женщина, кряхтя, нагнулась и, поковырявшись в какой-то коробке, выудила из нее несколько старых рамок для фото.

— Заверните.

Насчитала эта старьевщица-мышь прилично, но Инфанта, не став торговаться, выхватила у нее из рук покупки и, выскочив из духоты магазинчика, пошла разыскивать похоронное бюро.

Минут десять потратила на то, чтобы убедить слишком цветущего для этого заведения мужчину продать ей забытые клиентами фотографии.

Разложив перед ней с десяток пожелтевших от времени фото, мужчина бросил взгляд в круглое зеркало, стоявшее на прилавке, и подтянул на шее алый в черную полоску, напоминавший обивку гробов, которыми были уставлены стены бюро, галстук.

«Вот ведь ебанашка… — удивлялся он. — Бывало, что обивки в ромашках заказывали или хотели прислать в крематорий казачий хор, а то и чучело кота к усопшему подкладывали… Но чтобы фотографии чужих покойных покупать?!»

— Вы с киностудии, что ли? — не справившись с любопытством, спросил он.

— С чего вы взяли?

— Ну… так, может, вам надо антураж создать? Но у них в реквизите своих фотографий полно!

«Антураж… А ведь угадал…»

Не сочтя нужным ответить, она отобрала несколько наиболее достоверных для «антуража» фото — молодую женщину из семидесятых с темными волосами, со стрижкой сэссон, пожилого военного в кителе и строго глядевшую в камеру, видно, пережившую войну старушку с седым пучком и букетом гвоздик в руке.

Жаруа, под замечания и окрики Инфанты, развесил по стенам столовой картины, она тем временем расставила фотографии и безделушки.

— Отнеси инструмент, вытри пыль и вернись, чаю выпьем! — снисходительно бросила она слуге.

Для него это было большой и нечастой наградой — разделить с хозяйкой стол.

Пока он, что-то радостно мыча себе под нос, прибирался и ходил в подвал, Инфанта достала из холодильника остатки утренней клубники и щедро полила ее взбитыми, из баллончика, сливками.

— На вот, ешь… — Когда он вернулся, она великодушно отодвинула для него стул. — Э, ты сначала руки вымой!

Прихлебывая еще не остывший ромашковый чай, она безучастно наблюдала, как довольный пес жадно пожирал лакомство из креманки. В быту она его не баловала. Пес питался без излишеств — дешевые макароны, нарезной батон, недорогая распродажная колбаса.

На стене отсчитывали секунды хозяйские часы. Дешевая, фиксирующая время пустышка — белый стеклянный квадрат с черным циферблатом.

Их создатель даже не удосужился украсить поле каким-нибудь незамысловатым рисунком или поместить в незатейливую раму.

— Посуду помой. Я спать.

Когда она привстала, он потер рукавом дырявой байковой рубахи свою щетинистую, неровную от следов фурункулов, похожих на воронки от взрывов, щеку.

На языке, установившемся между ними, этот жест означал: «Королева, поцелуй!»

— Ладно, проехали… — подойдя к нему, строго сказала она. — Еще раз так сделаешь — пеняй на себя! — добавила, крепко сцепив обе руки у