– Не смеши меня, Шон! Конечно, я не сказала ей. Я никому не сказала.

– Дело гораздо сложнее, чем я ожидал, – покачал головой брат. – Я думал, ты скрыла это только от мамы и ждешь, когда наступит подходящий момент, чтобы ей сообщить. Я не знал, что у тебя такие старомодные взгляды и непримиримое отношение. Ради всего святого, Анджела, я по-прежнему католик, я не отрекался от веры. Я хожу на мессу и причастие.

Было слишком поздно завязывать спор. Анджела оплатила счет, и они мирно отправились обратно в отель. По пути Шон показывал сестре город, словно она приехала в Рим к брату обычной туристкой. Шон поцеловал Анджелу в обе щеки и ушел ночевать к другу, который все еще был священником и явно не собирался проводить ночь без сна, терзаясь мыслями о том, что случилось с преподобным Шоном О’Харой и каким курсом теперь пойдет его жизнь.

Утром Анджела настроилась по-деловому. Она объявила Шону, что просит выслушать ее и говорить только тогда, когда она спросит его мнение: иначе встреча не принесет результата. Брат был ошарашен, но согласился. Анджела интересовалась, не сможет ли Шон вернуться в Каслбей еще один раз, всего один раз, в прежнем обличье священника. Брат в ужасе вскочил из-за стола. Однако Анджела настаивала на ответе. Это возможно технически? В чем заключается основная трудность? Осталось ли у Шона платье священника? Сойдет ли ему с рук обман, или кто-нибудь из обители ордена непременно услышит об этом? Нет смысла спрашивать, зачем это нужно. Вопрос в том, можно ли это сделать. По словам Шона, даже если бы он захотел совершить столь безумный поступок, он бы не смог. Его разоблачат через несколько дней. Отказ служить мессу в церкви отца О’Двайера сразу вызовет подозрения.

Нельзя ли сказать, что после изгнания ордена из Китая в устав внесли изменения и священники превратились в рабочих и учителей, которые трудились наравне с общиной? Нельзя ли косвенно намекнуть, что все священники были понижены в сане, а не только отец Шон? Нет, это нелепица. Стоит открыть газету, чтобы понять, что это неправда. Ложь не продержится и пяти минут.

Нельзя ли сделать вид, что Шон умер или его похитили? Шон посмотрел на Анджелу как на пустое место. Зачем, ради бога, кому-то нужно плести эту паутину лжи, лицемерия и сумбура?

Глаза Анджелы вспыхнули. Она объяснила зачем. Затем, что, если открыть матери правду, это сломает ее, буквально сломает. Единственное, что мать сделала ценного, – это воспитала для Бога священника. Это утверждение было аксиомой, внушало матери надежду и поддерживало ее репутацию в обществе. Вот о чем говорила Анджела, упоминая предательство. Признаться старухе с распухшими суставами и скрюченными ногами, что ее священник отрекся от сана, – это предательство высшего порядка. Анджела приехала в Рим, чтобы умолять брата не делать этого.

Шон начал терпеливо объяснять, что, как только процесс обращения его в мирянина будет завершен, он обретет такое же право жениться, не гневая Господа, каким обладает любой другой человек. Шон предвидел затруднения, но уладит их, так сказать, постфактум. Анджела велела ему замолчать. Прошлый вечер принадлежал брату, теперь настало ее время. Шону предстоял выбор между лицемерием и предательством. Анджела больше не желала слушать о потоках свежего воздуха, проносившихся по пыльным коридорам Ватикана, о новом мышлении и Конгрегации по делам духовенства. В церковь отца О’Двайера в Каслбее не проникал свежий воздух, за исключением восточного ветра, который задувал в окна. В коттедже О’Хары никто не поддерживал радикально новые взгляды. Такие люди, как Сержант Маккормак, ничего не смыслили в братской любви и понимании. Шон должен выбрать путь лицемерия или предательства. Он обязан принять решение, руководствуясь старым принципом наибольшего счастья для наибольшего числа людей. Тогда пострадавших будет меньше.

Шон запротестовал. Об этом не могло быть и речи. Правда есть правда, она абсолютна. С ней нельзя играть, как с пластилином, решая, кто во что должен верить.

Кофейные чашки наполнялись снова и снова. Анджела стукнула кулаком по столу, чтобы заставить брата замолчать и выслушать ее рассказ о повседневной жизни в Каслбее. Она не хотела, чтобы рассказ прозвучал шутливо, но порой говорила вещи, которые вызывали у брата улыбку. Анджела сама улыбалась, признавая, что кое-где и правда перегнула палку. Однако в целом дела обстояли именно так.

Анджела поклялась, что история с братом не повлияет на ее судьбу. По правде говоря, терпеть жалость и покровительственный тон от Иммакулаты до конца трудовой жизни Анджела вовсе не хотела. В знании, что все вокруг умолкают, стоит тебе появиться, приятного мало. Но Анджела могла с этим смириться, как смирилась с репутацией отца. Она выживет, но будет бороться до последнего вздоха за то, чтобы избавить мать от подобных испытаний.

– Когда мама умрет, я прогуляюсь с тобой по Черч-стрит. Не приезжай на ее похороны. Ты сможешь вернуться через шесть месяцев, и я буду рядом с тобой.

– Это неправильно, – возразил Шон. – Ждать, пока кто-то умрет, чтобы привезти домой собственных детей. Как объяснить сыну и дочери, что нужно подождать, пока не похоронят их бабушку, чтобы они смогли вернуться домой – туда, где их место?

Сердце Анджелы снова дрогнуло. Брат действительно считал, что его детям-полукровкам и их матери в Каслбее самое место. Она посмотрела на часы и встала, чтобы потребовать счет. Подошло время ланча с друзьями Эмер. Брат выглядел смущенным и выбитым из колеи.

– Ты приедешь? Ты все еще согласна приехать к нам в гости?

– Да, – пообещала Анджела.

– Во вторник. Погостишь у нас несколько дней.

– Нет, на ночь я не останусь. Я могу приехать опять, но только на день. Но спасибо за приглашение.

– Почему нет? У нас есть кровать.

– В отеле тоже есть кровать, я лучше вернусь.

– Сюя спросит, передала ты ей приветы или нет.

– Да-да, конечно.

– Разве так передают приветы?

– Скажи, что я буду рада с ней познакомиться.

– Звучит не слишком тепло, – проворчал Шон.

– На большее я не способна. Подумай о том, что я сказала, потому что мы должны разобраться с этим. Ты обсудишь с Сюей мои слова?

– Думаю, да, но это тяжело. Ее семья проявила такое радушие и гостеприимство. Я не хочу, чтобы Сюя подумала, будто у моей родни каменное сердце.

– Что ж, понимаю.

– Спасибо, Анджела. Ты делаешь все, что в твоих силах, – сказал Шон.

Вот что ее добило, из глаз хлынули слезы. Анджела бросила на стол деньги и, спотыкаясь, ушла. Оказывается, она делает все, что в ее силах! Господи, да разве она не лезла из кожи вон? Сносить неблагодарность и непонимание было невозможно. Анджела бежала прочь почти вслепую. Она услышала, как Шон крикнул, что заедет за ней в