Киоре цедила зевки в ладошку, рассматривая вечерние улицы. Среди вереницы фонарей неспешно прохаживались люди… Эртор вел машину и развлекал ее болтовней.

— Знаешь, идея навестить дядюшку мне так пришлась по душе, Ноарике! Ты просто золото! — он смеялся, чуть запрокидывая голову и демонстрируя идеальные зубы. — Я бы в его резиденции вообще какой-нибудь прием устроил, но увы, у меня нет такой власти!

— Эртор, могу ли я поинтересоваться, за что вы так не любите кардинала? Ведь, если верить истории, он спас вашу семью от гнева императора, — Киоре поправила оборку на светло-сиреневом платье, очертила рукой колено, поймав заинтересованный взгляд.

— Ноарике, никогда не стоит верить официальным версиям. Правда будет совсем другой, — и тут, как бы соглашаясь с юношей, чихнул мотор.

— Какой же? — изумилась она. — Ваш дядюшка — карьерист, который предал семью в обмен на сан?

— Ваша прозорливость, Ноарике, меня поражает. Вы не предсказываете будущее?

— О, очень редко и очень неточно, — отозвалась она.

— Прекрасно! Будете мне гадать сегодня!

Переговариваясь, они доехали до резиденции, и Эртора со спутницей впустил монах, поклонившись. Киоре развлекалась: заглядывала во все комнаты, бегала по саду, разувшись и задрав платье выше колен, отчего отворачивались монахи. Эртор смеялся, забросив пиджак на плечо, наблюдал с огоньком в глазах за ней, а потом подал руку и увел в гостиную.

— Ноарике, ты прекрасна! — выдохнул он ей в шею, крепко, но нежно обнимая. — Ты идеальна, ни одна женщина так не понимала меня, ни с кем мне не было так легко… — он задел губами ухо, а руки так и вовсе нагло расползлись по телу.

— Давайте погадаем, Эртор! — выбралась она из объятий и поправила прическу, кокетливо подмигнув застывшему изваянием монаху. — Помнится, я говорила вам, что заменить одного вдовца вы сможете, если будете холодны и равнодушны.

— А я говорил, что тоже не люблю тех, кто не поддается моему обаянию, — парировал он. — Подождите, где-то здесь у меня припасена колода…

Он пошел вдоль легких стеллажей со стеклянными дверцами, двигал внутри статуэтки и крохотные книги, пока не достал из глубин шкатулку красного дерева, в которой лежали карты. Киоре в это время устроилась на подушечке за низким столиком, кокетливо выставив ногу, а заодно с досадой отметила редкие образцы древней скульптуры, за которые можно было выручить много, очень много денег и которые ей никак не утащить с собой. Эртор протянул карты, устроившись напротив. Сколько ему лет? Совсем ведь юный, привык к легким победам, привык, что его семью обойдут все беды. Она тасовала карты, разглядывая беззаботное лицо. Эртор, как примерный ученик, сидел с ровной спиной, даже руки сложил на коленях. Жалела ли она мальчика? Ничуть. Карты легли на стол одна за другой.

— Ждет тебя любовь великая и соперник в ней, — напевно, подражая интонациям уличных гадалок, заговорила она, ловко переворачивая и перемещая по ровной поверхности карты, самые обычные, но отчего-то красная масть вспыхнула кровавым, а темная — смертельной чернотой.

— Я даже знаю, кто эта любовь, — отозвался он, подкупающе улыбаясь.

— Тс! — шикнула она. — Опасность стоит рядом со счастьем — смертельная! — громко вещала девушка, поймала взгляд мужчины, и он, завороженный, невольно скопировал ее мимику: поднятые брови, выпученные глаза и приоткрытый рот, и следом к нему пришло чувство страха. — О! Эртор!..

— Это переходит все границы, — оборвал ее вошедший кардинал. — Я не потерплю хаанатских штучек в своем доме!

Руки Киоре порхали над картами, метали их, пока дядя и племянник состязались взглядами. Рассмотрев расклад, она рассмеялась, язвительно заметив:

— Сэф, а у вас в прошлом великая любовь написана и не менее великое предательство! Оказывается, вы тоже человек? — с насмешкой спросила она, бросив на старика дерзкий взгляд снизу вверх.

— Вы даже не колдунья, дитя мое. Бросьте это губительное занятие.

Обманчиво ласковые интонации душили, и в глазах кардинала можно было прочесть приговор. Киоре уже видела сцену суда, где она, в одной сорочке, стояла на коленях перед первосвященником, а тот листал медленно, наслаждаясь пыткой, священную книгу в поисках псалма о вреде колдовства… Или о вероотступничестве, что позволило бы отлучить ее от веры и обречь душу на смерть. Уголок губ дернулся в усмешке, и Киоре спешно отвернулась.

— Дядя! Не угрожайте моей гостье!

— Я никогда не угрожаю, мальчик мой. А вот с твоей стороны привести девушку ко мне домой было бестактно.

— А что, если я не просто так? — Эртор поднялся, скрестив руки на груди. — Я прошу твоего благословения!

Киоре скрыла удивление и приторно улыбнулась кардиналу, медленно перетасовывая карты. Тонкие пальцы изящно подцепляли рубашки, поднимали и опускали картонки с рисунками, и они мелькали, мелькали на завораживающем бледно-сиреневом шелке.

— Твой отец отречется от тебя, — кардинал поджал губы.

Одно дело — пугать пассий племянника, проявляя безграничное терпение к его выходкам, и совсем другое — узнать, что он хочет жениться на простолюдинке весьма вольного поведения. Киоре опустила голову, позволив себе улыбнуться, а после подняла: глаза горели ненавистью, губы поджаты, и даже руки замерли, чуть не выронив карты. Она свызовом спросила:

— А что, любовь теперь ничего не стоит? Деньги и власть превыше нее? Скажите, сэф! Отчего любящие не могут быть вместе?

Замер удивленный Эртор, кардинал взглядом обвел Киоре, как будто заживо сдирая кожу, и ярко, ослепляя, сверкнул рубин в перстне. Бледные щеки старика побагровели.

— Не смейте больше переступать порог моего дома и видеться с моим племянником, — и, развернувшись, он покинул гостиную.

Тут же стало светлее, как будто ушла грозовая туча, унесла с собой удушающую бурю. Эртор опустился за стол, уперся лбом в руки и тяжело вздохнул.