Киоре сглотнула и опустила голову, чтобы волосы закрыли щеки. Хотя герцог наверняка рассмотрел всё, что хотел. Обидно!

— Ладно. Подожди.

Он вышел и вернулся с темно-вишневым женским пальто, к которому прилагалась такого же сукна пелерина с аккуратным капюшоном — необычайно изящный комплект.

— В твоем доме? Женские вещи?

— Не поверишь, у меня есть служанки, — хмыкнул он, набрасывая одежду ей на плечи. — Пойдем.

И уже за порогом спальни оказалось, что энергетик действовал в большей степени на сознание, чем на тело: пошатнувшись, Киоре уцепилась сначала за стену, а потом за локоть герцога. Лестница на первый этаж так и вовсе показалась пыткой. У двери ее прислонили к тумбочке, пока Доран надевал и застегивал черный плащ, пока выбирал трость, пока слуги несли какие-то саквояжи…

— Ты уезжаешь? — удивленно спросила она уже на улице, за воротами особняка, где стояла запряженная карета.

— Да.

Дверь кареты закрылась, а Киоре, не дожидаясь появления любопытных охранников, поспешила исчезнуть, раствориться на улицах города. Через час она доплелась домой, через два, полежав в ванной, ощутила себя здоровой не только духом, но и телом: энергетик заработал в полную силу. Рыжая краска сошла с волос, и еще через некоторое время баронета Ниира Таргери надевала белоснежные перчатки, собираясь в Догир.

Тари проводила ее немым поклоном и слабым пожатием пальцев, как будто боялась, как будто знала, что совсем недавно случилось что-то плохое. Киоре улыбнулась ей и ушла.

В Догире было как всегда тихо и немноголюдно, а вот первосвященника пришлось ждать, изображая усердные молитвы.

— Вы снова в Догире? Что-то случилось? — услышала она обволакивавший, гипнотический голос за спиной.

— Лао, вы должны были слышать, в какую ситуацию я попала…

— Я не имею права слушать сплетни, но могу принять исповедь. Вас что-то беспокоит?

— Да… Беспокоит… — она закусила губу, и вновь они пошли вдоль стен Догира.

— Исповедальная свободна. Пойдемте?

Она согласилась, и вскоре сидела напротив первосвященника, сжав руки на коленях. А он смотрел на нее, ласково, как будто гладил, робко, нежно, как на нечто драгоценное. Она зарделась, закусив губу.

— Вы знаете мою историю. Мне казалось, что долг ребенка по отношению к родителям будет сильнее моих чувств, но теперь… Теперь, когда остается всего лишь шаг до исполнения мечты матушки и батюшки, я понимаю, что не могу… я слишком люблю его! — робкая слеза скатилась по щеке. — А еще мой жених страшный. Он… Подавляет. Лао, я совсем не знаю, что мне делать!

И, добавив драмы во взгляд, посмотрела ему в глаза. В те глаза, которые много лет назад очаровали и обманули. Те глаза, за которые можно было продать душу. Возраст сделал его еще желаннее для женского воображения, добавил стати, убрав некую округлость и мягкость молодости.

Он уже привстал, потянулся к ее руке, чтобы сжать ободряюще, чтобы провести ладонью от пальцев к плечу, чтобы зачаровать, обнадежить бедную девушку, когда его остановил взгляд зеленых глаз.

— А еще… Еще я не знаю, как вам сказать…

— От меня можно ничего не утаивать, — и мягко улыбнулся, вернувшись обратно в кресло.

— Я вчера бродила по городу, по разным магазинчикам. Ну, за всякой девичьей мелочевкой. Но в одном я нашла кольцо, знаете, простое такое, серебряное…

— Зачем же тогда говорить о нем, если оно совсем неинтересное? — спросил он с недоумением, но на дне зрачков вспыхнуло что-то темное.

— Ох, лао, простите, но мне пора бежать! Мне ведь уезжать пора, боюсь, меня уже заждались дома!

Она подскочила, неловко раскланялась, а уже в дверях добавила тихо, но так, чтобы первосвященник услышал:

— На том кольце выгравировано «Aes stiati», — и сбежала, не дожидаясь, пока первосвященник ответит.

Двуколка ждала ее у входа, запрыгнула в нее, насколько то позволял образ хромой баронеты, и кучер немедленно тронулся.

Теперь ее ждал север!