помехами древний плазменный телевизор.

За стойкой что-то писала толстая молдаванка. Она вскинула на Андрея Ильича большие красивые глаза.

– Мить?

Он удивился.

– Вы меня с кем-то путаете, я Эдуард Евсеевич, – на ходу придумал он имя.

– Машину, говорю, мить?

– А, ну да, – улыбнулся Солодовников. – Мыть. Конечно же.

– Вам каких мойщиков? Роботов, живих?

– Живых.

– Роботи моют бистрее.

– Зато живые не глючат. Да и поговорить с ними можно.

Она насупилась. Отчего – непонятно. Мойка что живыми, что роботами стоила одинаково.

– Вам в коридор и налево.

Мало где уже использовали труд людей. Почти на каждой уважающей себя мойке теперь работали роботы с телескопическими руками-водометами.

Но в захолустье для клиентов попроще и постарше специально держали живой персонал. Да и то при условии, что он не требовал большой зарплаты. На нем экономили как могли.

В комнате мойщиков глазам Солодовникова предстали голые стены, рукомойник, табуретки и большой деревянный стол с железными ножками. На этом столе валялись тряпье, резиновые фартуки, инструменты. С краю громоздились грязные тарелки. Дух в помещении стоял такой, что можно было не то что топор – кувалду подвесить.

В комнате находились трое спавших. Петя Зайцев – на лавке, подмостивший под голову какую-то мешковину. Жага и Бара – прямо на полу.

Природные и новообращенные

Андрей Ильич бесшумно притворил за собой дверь. Прикрывая нос, дозированно задышал.

Лежащие тела зашевелились, усиливая вонизм. Петя подслеповато потянулся. И тут же дернулся с лавки навстречу.

– Андрей Ильич!

Принялся расталкивать туши в куртках: вставайте, лентяи. Жага и Бара уставились на холеного господина в расстегнутой дубленке.

– Не трогай их, Петро, пусть отдыхают, – махнул Солодовников.

– Нечего разлеживаться, скоро наша смена, – возразил Зайцев.

Жага и Бара, сопя, поднялись на ноги. Их тела казались разбухшими. Андрей Ильич с изумлением заметил, что из рукавов их непромокаемых курток выбивается волосня шкур.

– Они что, так и ходят в шкурах?

– Ага. Они ж природные джуги. Не чета нам, новообращенным. Их дед еще по Алтайским горам бегал, туристов пугал. А отец хоть и женился на местной поселянке, но шкуру так и не снял.

– А твоя шкура где, Петро?

– В надежном месте, Андрей Ильич.

Солодовников почувствовал ноющую досаду. «Зря я свою шкуру на даче оставил. Ох, зря», – в очередной раз укорил он себя.

– Ладно, знакомь меня со своими бойцами.

– Жага, Бара. А это Андрей Ильич.

– Ну, здравствуйте, добры молодцы… А чего это они молчат, словно тряпки проглотили? Стесняются, что ли?

– Обет у них такой, Андрей Ильич. Они перед каждым приемом пищи на пару часов замолкают. Ортодоксы, знаете ли.

Покачав головой, Андрей Ильич вынул из кармана дубленки салфетку, придирчиво протер табуретку и сел. Осмотрелся основательнее. От рукомойника отходила ржавая труба. Медный краник и облупленная раковина будто пришагали из далекого мойдодыровского прошлого. Вот только, в отличие от молодцеватого умывальников начальника, этот его ровесник выглядел как опустившийся бомж.

Деревянный пол был гнил и дыряв. Под обгрызенными плинтусами зияли щели, напоминавшие бойницы. Было похоже, что здесь шастают не только мыши, но и твари похлеще.

Солодовников расстегнул борсетку с водительскими правами и вытащил три пластиковых паспорта.

– Держи, Петя. Это для тебя и твоих кунаков. Паспорта на имена жителей Удмуртии Геннадия Гугульняка, Сергея Мощенко и Валерия Сутулова.

– Почему Удмуртии? – спросил Петя.

– А тебе кого, англичан подавай? – нахмурился Солодовников. – Будь доволен, что тебя легализуют.

Он швырнул аусвайсы на стол. Петя принялся их изучать.

– Это я Гугульняк? Лучше б меня Сутуловым сделали, – проворчал он. – Место жительства – Сюмсинский район. Что за дыра? А этих гавриков куда поселили? Якшур-Бодьинский район… Каракулинский… Тьфу, и не выговоришь.

Жага и Бара молча взирали на паспорта, словно их это не касалось. Видно было, что природные джуги не просто так молчат, а с каким-то смыслом.

«О чем они думают?» – невольно задался вопросом Солодовников. Посмотрел на Петю, который уже успел убрать паспорта и деловито расставлял на столе консервы. Петя Зайцев был совсем другой.

«Как и я, – грустно вздохнул про себя Андрей Ильич. – Никакие мы с тобой, Петя, не джуги. То есть, джуги, конечно, но неправильные. Одно слово – новообращенные. Вот эти Жага и Бара – другое дело. Есть в них что-то первобытное, мощное, солевое, потное. Рисунок морд, стать. И вообще».

Солодовников пристальнее всмотрелся в их обветренные лица со стесанными скулами и глубоко посаженными глазами. Они его трепетно восхищали. И немного пугали. Люди из прошлого, вынырнувшие для того, чтобы нанести сокрушительный удар по настоящему.

Понятно, для чего это нужно Жаге и Баре. Сама их генетическая память восстает против саяров. Инстинкт кошки, душащей мышку. «Но мы-то с тобой, Петро, кошки ненастоящие», – с досадой думал Солодовников.

На Андрея Ильича накатило воспоминание, как несколько лет назад случилось его обращение в джуги. Он засиделся в университете допоздна, возился с документами в своем кабинете. К нему вошла уборщица, невзрачная женщина, недавно взятая на работу. Зазвенела электронной шваброй, захлюпала впитывателем.

Вдруг он почувствовал, как что-то грузно легло ему на плечи. Непонятная бурка, тяжелая, пахнущая чем-то густопсовым, смальце-дегтярным и одновременно барсучье-вольерным. Он тронул ворс и отдернул руку от боли. Кто-то за его спиной хихикнул. Он крутанулся в кресле и уперся глазами в уборщицу, сутулую тетку с грубыми чертами лица. Не успел открыть рот, как та двинула ему по лбу электронной шваброй, аж искры брызнули из контактов.

От шока и боли он ошалел, ринулся на полотерку. Та успела выскочить из кабинета, захлопнула дверь. Он рванул ручку на себя. И… сорвал дверь с петель. Точнее, ВМЕСТЕ с петлями выдрал из стены.

Он стоял, поддерживая дверь одной рукой, словно это была не массивная деревянная плита, а легкая картонка. Впереди, в полутемной комнатке секретаря, маячили три фигуры.

В совершенно неведомых силуэтах ему почудилось что-то смутно родное. Словно ожил забытый детский сон.

Он завороженно подошел к ним. За столом секретарши Натальи Дмитриевны сидела та самая нахалка со шваброй, победоносно ухмыляясь. У стола стояли трое мужчин, чем-то напоминавшие Василия Шукшина: резко скуластые лица, глаза страстотерпцев. Они были облачены в странные хламиды – так ему показалось в полумраке.

Уже потом Солодовников понял, что это шкуры. И что сам он стоит в такой же.

Прозвучала странная фраза. Она была произнесена на незнакомом ему языке: Чуге риз жумпануен. Но он все понял.

Что-то внутри легко подсказало смысл сказанного: «Здравствуй, брат!» Он машинально пробормотал в ответ: Чуге риз…

По телу разлилось тепло. Впрочем, где-то в недрах сознания тревожно пульсировало: «Кто