дня, не зная, где ему разыскать Трюбло, Октав решил поужинать у Пишонов, чтобы не проводить вечер в одиночестве. Однако, войдя к ним, он застал бурный семейный скандал. Старики Вюйомы были вне себя от возмущения.

– Это просто непристойно! – кричала мать, стоя и гневно тыча пальцем в зятя, понуро сидевшего на стуле. – Вы же давали мне честное слово!

– А ты куда смотрела? – вторил ей отец, обращаясь к дочери, которая, вся дрожа, забилась в угол, возле буфета… – Вы что, хотите умереть с голоду?

Госпожа Вюйом надела шляпу, накинула шаль и торжественно провозгласила:

– Прощайте!.. Мы не станем поощрять ваш разврат своим присутствием. Раз уж вы пренебрегаете нашими советами, нам тут больше делать нечего… Прощайте! – И, заметив, что зять по привычке встает, собираясь их проводить, сказала, как отрезала: – Не трудитесь, мы дойдем до омнибуса без вашей помощи… Проходите вперед, господин Вюйом. Пусть они едят свой ужин, и пусть он пойдет им на пользу – скоро им нечего будет есть!

Пораженный Октав попятился, пропуская стариков. Когда те ушли, он взглянул на поникшего Жюля и смертельно бледную Мари возле буфета. Оба молчали.

– Что тут стряслось? – спросил он.

Однако молодая женщина не ответила, она начала плаксиво упрекать мужа:

– Я тебя предупреждала. Ты должен был подготовить их, сообщить как-нибудь помягче. Никакой срочности не было, ведь это еще незаметно.

– Да что у вас случилось? – повторил Октав.

И Мари вне себя, даже не обернувшись к нему, резко сказала:

– Я беременна.

– Но с чего они так взбесились? – закричал Жюль, в порыве негодования вскочив со стула. – Я-то думал, что будет честнее сразу сообщить им об этой беде… Неужто они думают, что мне это приятно?! Я поражен не меньше их! Тем более что это, черт возьми, не моя вина… ну скажи сама, Мари, как это могло случиться, откуда он взялся, этот ребенок?!

– Да я и сама не понимаю, – отвечала его жена.

Октав произвел мысленный подсчет. Она беременна уже пять месяцев, с конца декабря до конца мая; да, все сходилось. Он было растрогался, потом предпочел усомниться, однако умиление перевесило, и ему безумно захотелось чем-нибудь порадовать Пишонов. Тем временем Жюль продолжал причитать: деваться некуда, придется им его растить, этого младенца, хотя лучше бы он остался там, где сейчас. Что касается Мари, то она, обычно такая кроткая, сейчас сердито возражала мужу и в конце концов начала оправдывать свою мать, которая никогда не прощала ей непослушания. Постепенно супруги распалялись, обвиняя друг друга в появлении будущего ребенка, но тут их весело прервал Октав:

– Послушайте, раз уж он есть, тут ничего не поделаешь… Мне кажется, не стоит сегодня ужинать дома, это будет слишком грустно. Я приглашаю вас в ресторан, идет?

Молодая женщина зарделась от радости: ужин в ресторане был ее заветной мечтой. Но она заговорила о дочке, которая постоянно мешала ее развлечениям. Однако на сей раз было решено взять Лилит с собой. И вечер прошел чудесно. Октав повел супругов в ресторан «Модный антрекот» в отдельный кабинет – «чтобы чувствовать себя вольготней», по его выражению. И стал потчевать их вкусной едой, заказывая блюдо за блюдом, с щедростью, вызванной сознанием своей вины, не заботясь о счете и радостно наблюдая за тем, как они смакуют угощение. Более того, за десертом, когда Лилит уложили спать на диван, между подушками, он заказал шампанское, и теперь они, все трое, сидели с влажными глазами, поставив локти на стол, в приятном забытьи, разморенные душной жарой кабинета. Наконец часов в одиннадцать было решено возвращаться домой, но они так разгорячились, что холодный воздух улицы одурманил их еще больше. Вдобавок малышка, засыпавшая на ходу, не захотела идти пешком. И Октав, решивший быть щедрым до конца, нанял фиакр, хотя до улицы Шуазель было рукой подать. Сидя в экипаже напротив Мари, он постеснялся сжать между коленями ее ноги. И, только поднявшись в их квартиру, когда Жюль пошел укладывать Лилит, Октав коснулся поцелуем лба молодой женщины – прощальным поцелуем отца, вручающего свою дочь зятю.

Затем, увидев, как супруги, охмелевшие вконец, влюбленно переглядываются, Октав отвел их в спальню, а сам вышел из квартиры, пожелав сквозь закрытую дверь доброй ночи и много приятных сновидений.

«Черт возьми, – думал он, укладываясь в свою одинокую постель, – мне этот кутеж обошелся в пятьдесят франков, но они с лихвой их заслужили… В конце концов, я желаю только одного: пускай муж сделает эту крошку счастливой!»

И перед тем как заснуть, Октав, растроганный собственным благородством, твердо решил завтра же вечером пойти на решающий приступ.

Каждый понедельник, по вечерам, Октав помогал госпоже Эдуэн подводить итоги истекшей недели. Для этой процедуры они уединялись в кабинете на задах магазина, в узкой комнатке, где только и было что касса, письменный стол, пара стульев и диванчик. Однако именно в этот понедельник супруги Дюверье пригласили госпожу Эдуэн в «Опера Комик». Поэтому она вызвала к себе Октава в три часа пополудни. Несмотря на ясный солнечный день, им пришлось зажечь газовый рожок, так как в кабинете, выходившем во внутренний двор, стоял полумрак. Когда Октав закрыл дверь на задвижку, госпожа Эдуэн удивленно взглянула на него.

– Так нас никто не побеспокоит, – шепнул он.

Она кивнула, и они взялись за работу. Покупатели бойко расхватывали летние новинки, прибыль магазина непрерывно возрастала, трикотажные товары шли на этой неделе так хорошо, что мадам Эдуэн сказала с огорченным вздохом:

– Ах, если бы у нас было попросторнее!

– Но это целиком зависит от вас! – воскликнул Октав, начиная атаку. – У меня возник один замысел, который я хотел бы обсудить с вами.

Молодой человек давно уже обдумывал этот дерзкий план. Он состоял в следующем: нужно купить соседний дом на улице Нёв-Сент-Огюстен, выселить оттуда торговца зонтиками и продавца игрушек, а затем, расширив магазин, создать в нем новые, просторные отделы. Октав вдохновенно излагал свой проект, презрительно порицая старозаветные устои торговли в темных, затхлых недрах лавок без витрин и восхваляя новую, современную коммерцию, предлагающую женщине ослепительную роскошь товаров в хрустальных дворцах, где днем ворочают миллионами, а по вечерам зажигают иллюминацию, яркую, точно на пышных торжествах.

– Как только вы покончите со старыми лавками этого квартала, – говорил он, – вы привлечете к себе массу розничных покупателей. И вот пример: магазин шелковых тканей Вабра нынче составляет вам конкуренцию; так устройте же широкие витрины, выходящие на улицу, создайте специальный отдел шелков, и лет через пять вы подведете этого господина к банкротству… Кроме того, муниципалитет как будто намерен проложить улицу – ее уже называют улицей Десятого Декабря, – которая должна соединить Новую Оперу с Биржей. Мой друг Кампардон как-то рассказывал мне об этом. Такое новшество позволит вдесятеро расширить коммерческую деятельность нашего квартала.

Госпожа Эдуэн, облокотясь на бухгалтерскую книгу и подперев рукой красивую голову, внимательно слушала его. Она родилась в «Дамском Счастье», любила эту фирму, основанную ее отцом и дядей, и теперь ясно представляла себе, как ее магазин расширяется, поглощая соседние здания; это видение тешило ее живую фантазию, непреклонную волю и безошибочную интуицию женщины, мечтающей о новом Париже.

– Дядя Делёз никогда не согласится на это, – прошептала она. – Кроме того, мой муж серьезно болен.

И тут, заметив, что она колеблется, Октав заговорил своим голосом обольстителя, бархатным, певучим голосом актера… При этом он гипнотизировал ее взглядом, своими глазами цвета старого золота, которые женщины находили неотразимыми. Однако газовый рожок, горевший за спиной госпожи Эдуэн, тщетно согревал воздух – ее кожа оставалась все такой же прохладной, хотя она и позволила себе помечтать в неиссякающем потоке слов молодого человека. А тот утверждал, что изучил дела магазина