Шрифт:
Закладка:
– Ну с этим покончено, моя курочка… Поцелуй-ка своего зайчика, он хорошо поработал!
Гаспарина вошла с вышиванием и села подле лампы. А Кампардон с шутками и прибаутками начал вырезать орден Почетного легиона, отпечатанный на какой-то этикетке, и залился багровым румянцем, когда Роза решила пришпилить булавкой ему на грудь эту картонную награду, – в доме из этого делали тайну, но кто-то пообещал Кампардону этот орден. Анжель, сидевшая по другую сторону от лампы, заучивала главу из Закона Божьего, изредка поднимая голову и оглядывая взрослых с загадочным видом хорошо воспитанной девицы, приученной молчать и скрывать от взрослых свои истинные мысли. Это был благостный вечер, патриархальный семейный очаг, где нынче царило тихое счастье.
И вдруг архитектор вздрогнул от возмущения. Он заметил, что дочь читает не Библию, а забытую на столе «Газетт де Франс».
– Анжель, чем ты занимаешься? – спросил он строго. – Нынче утром я зачеркнул красным карандашом одну статью. А ты прекрасно знаешь, что не должна читать зачеркнутые статьи.
– Папа, но я читала совсем другую, рядом с той, – возразила девочка.
Тем не менее отец забрал у нее газету, вполголоса сетуя Октаву на развращенность нынешней прессы. Вот, например, сегодняшний номер – в нем описано жуткое преступление. Если порядочные семьи уже не могут спокойно читать «Газетт де Франс», то на какую же прессу им подписываться?! И он возмущенно воздел глаза к небу, но тут вошедшая Лиза доложила о приходе аббата Модюи.
– Ох, я и забыл, – спохватился Октав, – он же просил меня предупредить вас о своем визите.
Аббат вошел улыбаясь. Поскольку архитектор не успел снять с груди свой картонный орден, он ужасно смутился, заметив эту улыбку. Дело в том, что именно аббат и хлопотал об этой награде для Кампардона, который до поры до времени скрывал ото всех его имя.
– Это все мои дамы… такие забавницы! – пролепетал Кампардон.
– Нет-нет, оставьте эту награду на месте, – добродушно ответил священник. – Она там хорошо смотрится, а мы попозже заменим ее на другую, настоящую.
После чего заботливо расспросил Розу о здоровье и горячо одобрил Гаспарину за то, что та прибилась к своей родне. Одиноким девицам в Париже грозит столько опасностей! Он говорил это с медоточивостью доброго духовного наставника, хотя прекрасно знал истинное положение вещей. Потом он завел разговор о работах в церкви и предложил одно удачное изменение в плане ремонта. Казалось, он явился, чтобы благословить счастливое воссоединение родственников и выправить таким образом двусмысленную ситуацию, о которой, верно, уже судачили в их квартале. Архитектор, реставрирующий Голгофу, обязан иметь безупречную репутацию в глазах порядочных людей.
Что касается Октава, то он, воспользовавшись приходом аббата Модюи, пожелал Кампардонам спокойной ночи и вышел. Проходя через переднюю, он услышал в темной столовой голос Анжель, которая также сбежала из гостиной.
– Значит, она зря на тебя накричала? – спросила она Лизу.
– Да ясное дело, что зря! – отвечала служанка. – Она же злобная, как цепной пес! Вы ж сами видели, барышня, как она меня за обедом осадила… Но мне плевать на нее! Перед такой злыдней нужно притворяться послушной смиренницей, а уж за дверью над ней можно и посмеяться вволю!
Судя по всему, Анжель бросилась обнимать Лизу, невнятно бормоча ей в шею:
– Верно, верно… И тем хуже для нее! Я люблю только тебя!
Октав уже начал было подниматься по лестнице, как вдруг ему безумно захотелось подышать свежим воздухом. Еще нет и десяти часов, можно пройтись до Пале-Рояля. Теперь он снова был одинок – никакой женщины; Валери и госпожа Эдуэн отвергли его сердечные чувства, и, пожалуй, он слишком поторопился вернуть мужу Мари – единственную, кого он завоевал так легко, без всяких усилий. Он заставлял себя насмехаться над этим, но на самом деле испытывал лишь печаль, с горечью вспоминая свои любовные победы в Марселе и видя в нынешнем фиаско дурное предзнаменование, серьезную угрозу своему всегдашнему везению соблазнителя. Когда его не окружали дамские юбки, он застывал, словно от ледяного холода. Даже госпожа Кампардон отпустила его так легко, не всплакнув! Нет, он должен взять победный реванш! Неужто Париж его отвергнет?!
Ступив на тротуар, он услышал окликнувший его женский голос и узнал Берту; она стояла на пороге магазина шелков, наблюдая за приказчиком, закрывавшим ставни.
– Неужто это правда, господин Муре? – спросила она. – Вы в самом деле ушли из «Дамского Счастья»?
Октав удивился: быстро же в этом квартале разносятся новости! Молодая женщина окликнула своего мужа: он как раз собирался завтра поговорить с Муре, так почему бы не сделать это прямо сейчас? И Огюст, со своей всегдашней унылой миной, без лишних слов предложил Октаву работать у него. Тот замялся от неожиданности и уже хотел было отказаться, памятуя о скромном статусе этого магазинчика. Но тут он посмотрел на хорошенькое личико Берты, которая радушно улыбалась ему, вспомнил веселый взгляд, которым она дважды одарила его – в день его приезда и в день ее свадьбы, – и решительно сказал:
– Хорошо, я согласен!
X
Так Октав сблизился с Дюверье. Возвращаясь домой, госпожа Дюверье частенько заглядывала в магазин брата и ненадолго задерживалась там, чтобы поболтать с Бертой; впервые заметив молодого человека за прилавком, она премило пожурила его за то, что он не держит слова, и напомнила, что тот обещался заглянуть как-нибудь вечерком, чтобы она могла прослушать его голос под аккомпанемент рояля. А ей этой зимой в одну из ближайших суббот как раз хочется снова исполнить сцену «Благословение кинжалов», дополнив хор двумя тенорами.
– Если это не нарушит ваших планов, – как-то сказала Октаву Берта, – вы могли бы после ужина подняться к моей золовке. Она вас ждет.
Она держалась с ним всего лишь как приветливая хозяйка.
– А я как раз нынче вечером собирался навести порядок на этих стеллажах, – заметил он.
– Не беспокойтесь, – возразила она, – здесь есть кому этим заняться… Сегодня я вас отпускаю.
Около девяти часов Октав нашел госпожу Дюверье в ее большом бело-золотом салоне. Все было готово: крышка рояля поднята, свечи зажжены. Поставленная на круглый столик лампа слабо освещала комнату, половина которой оставалась в полумраке. Заметив, что молодая женщина одна, Октав счел нужным осведомиться, здоров ли господин Дюверье. Она ответила, что тот отменно себя чувствует, однако коллеги доверили ему подготовить доклад, касающийся одного чрезвычайно важного дела.
– Вы ведь слыхали, оно связанно с улицей Прованс, – простодушно спросила она.
– Ах, так он его расследует! – воскликнул Октав.
Этот скандал спровоцировал в Париже нешуточные страсти; как же – подпольный дом терпимости, где влиятельные персоны растлевали четырнадцатилетних девочек. Клотильда вздохнула:
– Да, и это отнимает столько времени. Последние две недели у него не выдалось ни одного свободного вечера.
Октав взглянул на нее. От Трюбло ему было известно, что нынче вечером дядюшка Башляр пригласил Дюверье поужинать, а затем завершить вечер у Клариссы. Однако мадам Дюверье выглядела совершенно невозмутимой, она всегда говорила о супруге совершенно серьезно и сама верила тем немыслимым историям, которые приводила в оправдание постоянного отсутствия мужа у семейного очага.
– Еще бы! Он заботится о спасении душ, – смутившись от ее проницательного взгляда, пробормотал молодой человек.
Одна, в пустой квартире, она казалась ему прекрасной. Рыжие волосы оттеняли ее чуть вытянутое лицо, на котором читалась спокойная непреклонность поглощенной своими обязанностями женщины. В сером шелковом платье, с утянутыми корсетом из китового уса грудью и талией, она держалась с холодной любезностью, словно их разделяла тройная преграда.
– Итак, сударь, может быть, приступим? – снова заговорила она. – Вы ведь простите мою докучливость?.. И не смущайтесь, покажите себя, господина Дюверье здесь нет…
