— Давно это было? — поинтересовался Воронов скорее автоматически, чем осознанно.

В поведении Скорнякова за все это время не промелькнуло ни одной фальшивой нотки, и подозревать его в неискренности означало бы паранойю, а этим Воронов не страдал.

Скорняков уже успокоился совершенно. Во всяком случае, выглядел он так, будто ничего необычного с ним давно не случалось. Предложил сигарету Воронову, закурил сам.

— Последний наш разговор на эту тему произошел недели полторы назад. Иван приезжал в Город по своим школьным делам и, конечно, заехал ко мне. Пообедали, потом я отвез его на автовокзал. Мы всегда так делали. И, чтобы этот вопрос закрыть, скажу, что сама ссора произошла тут, в этом самом кабинете. А уж прощались мы совершенно цивилизованно, без криков. Иван вообще не любит… не любил… показывать чувства на людях…

Скорняков затушил сигарету и совсем иным тоном продолжил:

— Так вот, я вам ведь только начал рассказывать об этой организации. Тут важно понять, как и почему произошло ее перерождение. Именно перерождение, ибо создавалась она, как обычная игра, принятая в те времена. Ну что-то вроде масонов.

— Масоны — это обычная игра? — невольно ухмыльнулся Воронов. — Многие с вами не согласились бы.

— Да и бог с ними! — легко отмахнулся Скорняков. — Масоны и все такое — это игры пресыщенной аристократии. О них хорошо романы писать такие… с размахом… бароны, княгини, сенные девки, которые вершат судьбами мира.

Потом, посмотрев на Воронова, кашлянул:

— Надеюсь, я вас никак этим не задел. Во всяком случае, тот союз, который был тут создан, поначалу был чем-то вроде клуба: опять никакой конкретики, только грандиозные планы. Все это мы выясняли по разного рода свидетельствам. Вот вы помянули Махортова, например. Иван очень уж им интересовался, просто бредил одно время, да все без толку, не нашли ничего. А знаете, как он попал в поле нашего зрения? Вообще, что вы о нем знаете? Иван считал его колчаковским контрразведчиком, потому и увлекся, а я сомневался. Пример для вас, кстати! Попалась мне статейка некоего историка из Иркутска, который упоминает Махортова примерно в такой редакции: «Некто Махортов, вероятно, офицер контрразведки». Написал я ему мол, на что можно ссылаться, говоря про Махортова. Он молчал полгода, потом отвечает, что это из беседы с каким-то краеведом, который Махортова видел уже в годы войны в зоне, где тот отбывал срок как контрреволюционер. Снова пишу: мол, как возникла версия контрразведки? Отвечает: ходили слухи среди таких же зэков, как сам Махортов. Вот вам и аргументы, и доказательства.

— Ну, поиск ведь предполагает и ошибки, не так ли? — сказал, чтобы хоть что-то сказать, Воронов.

— Да, конечно, но почему-то людям нравится абсолютизировать свое право на ошибку, отвергая такое право других, — с готовностью кивнул Скорняков и замолчал, будто предлагая вместе помолчать и подумать…

Потом заговорил, будто ни в чем не бывало:

— Впрочем, я ведь обещал вам пояснить, что там было с этим союзом ссыльных. Складывался он, видимо, довольно долго, несколько лет. Во всяком случае, в разных письмах указаны разные даты, но речь там идет о том, когда именно автор письма узнал об этом обществе. Кого-то туда приглашал человек, знакомый по прежним временам и делам, кого-то люди, с которыми познакомился только тут, в Сибири. А кто-то сам проявлял интерес, услышав от неких общих знакомых. В общем, по-разному попадали в это сообщество. Да и говорить о нем как о едином организме, пожалуй, нельзя до конца сороковых.

Скорняков сделал паузу, ожидая, видимо, реакции Воронова, но тот продолжал сидеть молча.

— Наши историки, я про официальных, ведут отсчет сибирского сепаратизма с середины девятнадцатого века и родителями его делают молодых людей, приехавших из Сибири-матушки в столичные университеты, и оборачивают этот самый сепаратизм в длинные беседы и рассуждения о самобытности этой земли!

— Михаил Иванович, — прервал Воронов плавное течение рассказа. — Уж извините, но я просто хочу напомнить, что мы стараемся найти хоть какие-то нити, ведущие к раскрытию преступления. Вы можете быть недовольны, что вопросы эти задаю я — человек посторонний, но я, кажется…

— Да, объяснили вы все, Алексей, объяснили, я помню, — как-то устало отреагировал Скорняков. — И если сперва у меня и были какие-то сомнения, то сейчас они исчезли. Вы спросите: почему? Я отвечу: потому что за это время ко мне никто, кроме вас, не обратился. Так что наберитесь терпения. Я ведь мог просто отделаться самым простым перечислением событий, но я этого стараюсь избегать. Я вам так подробно, возможно и занудливо, рассказываю, чтобы вы представили себе все это, так сказать, в объеме, во взаимосвязях. Почему именно вам? Не знаю. Возможно, потому что больше никто не задает никаких вопросов.

Он помолчал, а потом сказал:

— В общем, я продолжу, а вы уж сами смотрите. Я ведь уклонился от главной линии, от той, которая вам, собственно, и интересна. Речь о том, как и где пересекались наши интересы, потому что, если не в этом месте искать причины убийства, то получается, что я вам ничем не помогу и, следовательно, неинтересен. А мне будет очень жаль, если те, кто…

И он замолчал, отвернувшись к окну.

— Свела нас воедино именно эта история с обществом, созданным декабристами и поляками. В тех бумагах, которые мы собирали, пока еще не были знакомы, было много такого, что один не мог оценить, а для другого это было очень и очень важно! И вот, когда мы начали обмениваться своими, так сказать, запасниками, каждый начал находить, ну буквально жемчужины и изумруды для своей коллекции. Вижу, вы не вполне понимаете,