именитые собаководы продавали щенков за очень большие деньги.

Олаф похлопал коня по бокам и повел его к густой траве на берегу реки. То, что я стояла именно там, было, конечно же, не более чем счастливым совпадением. Я наклонилась и сорвала еще одну маргаритку, пока ее не растоптала лошадь. Теперь уже Олаф смотрел на меня с озадаченным видом.

– Довольно о моих похождениях. Ты-то что здесь делаешь? Неужели украшения из цветов милее твоему сердцу, чем золото и драгоценности?

– Просто гуляю. – Я с трудом удержалась от грустной улыбки. С Олафом надо вести себя сдержанно, иначе он что-то заподозрит. – Когда я росла в отцовском дуне, вокруг простирались бескрайние луга. В Дублине все совсем иначе.

– Иногда я забываю, что ты не из викингов, – хмыкнул Олаф. – Ты ведь родилась в Ленстере, верно?

Я кивнула. Мне польстило, что Олаф постарался разузнать обо мне побольше.

– Мне стоило бы на тебя сердиться. Весь последний месяц ты устраивал набеги на земли моего отца. Впрочем, его уже нет в живых, и Ленстер принадлежит другому.

– Значит, теперь там правит твой брат?

Я покачала головой, и Олаф нахмурился.

– Но ведь твой брат еще жив? Разве у него отвоевали корону?

– В Ирландии совсем другие законы. Начнем с того, что королевский титул после смерти отца не переходит прямо к сыну. Здесь королем может стать любой, у кого есть ри-дамна.

С лица Олафа постепенно исчезла мальчишеская непосредственность, с которой он рассказывал про фермера и волкодава. Мой зять снова выглядел столь же сдержанным и непроницаемым, как и обычно. Меня это не особенно смутило. Мы наконец-то переходили к сути дела.

– Что еще за ри-дамна? – спросил он.

– Любой потомок короля по мужской линии не позже пятого колена имеет право стать королем. Когда умер отец, на трон претендовал не только брат, но и другие мои родственники: дяди, племянники и немало двоюродных братьев.

– Значит, наследником избрали не твоего брата?

– О нет, именно его. Малморда – великий воин, и он был лучшим из всех претендентов. Теперь он возглавляет клан О’Фелан, но всем Ленстером не правит.

Олаф обдумал услышанное.

– Почему же?

– В Ленстере все не так просто. Власть над провинцией разделена между тремя крупнейшими кланами. Когда умер отец, корона перешла от клана О’Фелан к клану О’Муиредег. А когда умер Угайре из клана О’Муиредег, трон достался Доннахе из клана О’Дунхада. – Я указала на восток. – На прошлой неделе ты устроил набег на один из дунов Доннахи.

Олаф презрительно поджал губы:

– Его воины почти не сопротивлялись.

– Потому что они трусы, и сам Доннаха – тоже трус, как и его отец, Доуналл Клоин.

На этот раз я решила не скрывать злобной горечи. Олаф прижал ладонь к боку коня.

– Твой голос полон боли, Гормлат. Что натворил этот Доуналл Клоин?

– За год до смерти Амлаф взял Доуналла Клоина в заложники и потребовал у клана О’Дунхада выкуп. Они согласились, но в последний момент им на выручку пришел верховный король Шехналл, и они отказались платить. – Я закрыла глаза. – Войска Дублина и Ленстера сразились при Таре.

– Я слыхал об этой битве, – вздохнул Олаф. – О ней знают даже в Вендланде.

Я прижала руки к груди:

– Тогда мой муж впервые в жизни проиграл сражение ирландскому королю. Ни один владыка Дублина еще не ведал такого позора. Амлаф потерял на поле боя любимого первенца, Рагналла, и утратил рассудок. Он рыдал как младенец, когда его выжившие сыновья несли Рагналла на погребальный костер.

Я невольно вспомнила тот день, словно все случилось вчера, и моя притворная скорбь внезапно стала такой же настоящей, как трава под ногами.

Олаф забрал у меня одну из маргариток.

– Наверное, я неправильно тебя понял, Гормлат. Я и не знал, что ты так любила Амлафа.

– Это случилось не сразу. Какая тринадцатилетняя девочка хочет семидесятилетнего мужа?

– Никакая.

– Но я всегда его уважала. Все боялись Амлафа, и никто не смел ему перечить. Чем взрослее я становилась, тем больше это ценила.

Олаф протянул мне цветок:

– Любой легенде рано или поздно приходит конец, Гормлат. Даже Амлаф был не вечен.

– О чем это ты?

– Разве верховный король Шехналл не разгромил его при Таре?

– К тому моменту Амлафу перевалило за восемьдесят. Войском с его дозволения командовал Рагналл, а этого дуболома никто не воспринимал всерьез. Шехналл попросту воспользовался тем, что Амлафа одолела старость. Как это грустно. Иногда дети – не благословение, а проклятие.

– Ни разу не слышал, чтобы хоть одна мать произносила подобные слова.

– Они даются легко, если повезло иметь такого сына, как Ситрик.

Много лет назад, когда я только вышла замуж и ненавидела свою новую жизнь, я не подозревала, что однажды скажу что-то подобное. Растущего внутри ребенка я воспринимала исключительно как очередной источник страданий и боли. Я ненавидела беременность – ненавидела, что мое тело больше не принадлежит мне одной. Но как только родился Ситрик, я прозрела. Мне повезло обрести человека, который любил меня и нуждался во мне, и теперь, когда он стал сильным, красивым и могущественным мужчиной, другие матери могли только завидовать мне.

– Он достойный правитель, несмотря на столь юный возраст, – заметил Олаф. – Должно быть, отец им гордился.

Был ли в этой похвале скрытый укол? Гита наверняка успела рассказать ему, что Амлаф не уделял внимания ни Ситрику, ни ей самой, ни ее сестрам. Но если это так, зачем Олаф меня провоцирует?

– Амлаф почти не замечал его, – ответила я, решив, что честность поможет мне здесь больше, чем ложь. – Когда он взял меня в жены, его старшие сыновья Рагналл, Глуниарн, Дугалл и Харальд давно выросли. Амлаф рассчитывал, что после его смерти трон займет Рагналл. Ситрика он называл полукровкой – наполовину викингом, наполовину ирландцем. И родная кровь, и пустое место одновременно. – Я не сводила глаз с Олафа. – Ситрик уже в восемь лет стал вдвое умнее и способнее Рагналла, но Амлаф никогда бы этого не заметил. Сам поймешь, когда у тебя родятся дети, – добавила я не так серьезно.

Щеки Олафа порозовели.

– Не волнуйся, – сказала я. – Гита скоро забеременеет.

– Ты уверена?

– Конечно… Если ты не забываешь навещать ее по ночам.

Олаф хмыкнул.

– Это ведь так, правда?

Мой зять не шелохнулся. Я нежно прикоснулась к его руке. Сейчас или никогда.

– Ведь если страсть не приходит, всегда можно ее разжечь…

Олаф расхохотался:

– А тебе палец в рот не клади, Гормлат.

Я мгновенно убрала улыбку с лица и нацепила подчеркнуто-безразличное выражение. Показать, что меня пристыдили его слова, все равно что