Кроме того, я не была экспертом в том, как устроить свою жизнь. Что я скажу? Какой урок можно извлечь из жизни Кэти? Вложив во что-то сердце и душу, все равно заболеешь раком?

Прожужжало эсэмэс от БДРЮ: Есть собачьи новости?

Вот он, укол хорошего самочувствия, когда появилось сообщение от Дрю. Я быстро превращалась в тестовый случай для телефонной зависимости и выброса эндорфинов.

Я: Да. Большой пиреней готовится к взлету!

БДРЮ: Отлично! Расчетное время прибытия?

Он спрашивал, потому что хотел видеть меня, или был так увлечен Кэти, что хотел облегчить ее ожидание? Или в силу обеих причин? Или только последней? Скорее всего, последней. Фу.

Я: Он нездоров. Ее бывший не заботился о нем. Я сказала Кэти, что мы будем дома еще через несколько дней.

БДРЮ: Она очень подавлена. Ее выписали, но у нее поднялись лейкоциты. Ее кладут повторно. P. S. Это не конфиденциальная информация. Она написала мне сама.

Меня затрясло от страха. Высокий уровень лейкоцитов – бич всех госпитализированных. Лейкоциты могут свидетельствовать о самом разном – от опасной инфекции или заболевания до стресса. Однако в случае с Кэти вариант может быть наихудшим.

Я: Что-то еще известно?

БДРЮ: Нет. Но и ей, и мне жаль, что тебя здесь нет.

Я: Мне тоже жаль.

Я подождала продолжения. Подумала о том, разумно ли было вовлекать во все это незнакомого человека. Но этого конкретного незнакомца мне хотелось глубже вовлечь. Из-за этого я чувствовала себя виноватой и беспринципной. Мои чувства были пыткой водой.

БДРЮ: Ты умеешь утешать.

Я: Я? Нет, не умею.

БДРЮ: Умеешь. Кэти говорит, ты ее самая верная подруга.

При мысли о том, как эти двое говорят обо мне, меня обдало жаром замешательства. Я сняла крошку с леггинсов.

Я: Она так много для меня значит.

Я пожалела, что не сфотографировала Дрю, как бы дико это ни звучало. Мне хотелось видеть его лицо. Напомнить себе, что поступила правильно, обратившись к нему за помощью. Что я сделала это из-за поездки, а не потому, что считала его привлекательным. Мне хотелось видеть выражение его лица, когда он пишет мне. Какое оно – мягкое? Веселое? Дружелюбное?

БДРЮ: Пришли свое фото с Арахисом, окей?

Я: Кэти?

БДРЮ: Нет, мне.

И это в буквальном смысле было похоже на то, как толпа, наблюдавшая за хоумраном на бейсбольном поле, сошла в моей голове с ума. Казалось, в этой дикости уйма возможностей – но чего? Радости? Потерь? Страха? Любви?

– Боже мой, – сказала я, выходя наружу. – Сэмми, ты – сбитый летчик.

Глава 17

Я сказала «да», но все было иначе

Выйдя из домика на сухой вечерний воздух, я сильно потянулась, чтобы снять напряжение в спине. Чуть дальше, прямо по курсу, виднелся конский загон и изгородь с электрическими проводами. Несколько лошадей паслись на травянистом поле. Из домика слева донесся щелчок открывающейся двери: женщина вывела по нужде холеного палевого питбуля. Она приветливо помахала рукой и исчезла внутри, снова щелкнув дверью. Ни Саммер, ни Холли нигде не наблюдалось. Я сунула в карман мобильник и подошла ближе к изгороди.

Ключей от кемпера у меня не было. Я была голодна и не знала, как добраться до вершины каньона, чтобы увидеть Арахиса и Лося. Теперь в моем сознании два пса стали неразлучной парой. Как Холли и Роузи. Как мы с Кэти. Вместе на веки вечные.

Возможность на веки вечные быть ужасно близкой для Кэти. При мысли о том, что снова предстоит бороться с раком, я почувствовала себя в точности как когда пыталась подтянуться на турнике, сдавая нормативы по физкультуре в средней школе. Руки тряслись, я висела сосиской и была категорически неспортивной.

Потерять Кэти было бы все равно что прикоснуться к электрической изгороди – болезненный удар током, который останется со мной навсегда. Я смотрела на зеленую траву, на горный хребет и безупречно синее темнеющее небо. Под этим огромным небом мое чувство бессилия ширилось, слезы щипали глаза и текли по щекам.

Гнедой конь с высокими и плотно прижатыми к голове ушами перестал жевать и уставился на меня. В его взгляде было столько лошадиного любопытства. Он как бы вопрошал: «А что такое там происходит?»

Я попыталась определить это для коня и для себя. То, что я чувствовала, не было печалью. Я, если можно так выразиться, была эмоционально закупорена – настолько давилась нарубленным салатом неназываемых эмоций, что волокна всего этого застряли у меня в горле.

Величественно и целенаправленно гнедой красавец зашагал ко мне, точно на параде. Копыто вперед, колено вверх, размеренно и величаво он взбивал грязь на своем пути.

Я замерла. Мне всегда хотелось быть человеком, которого любят животные. Как тот пес из Японии, который годами после смерти хозяина околачивался на его железнодорожной станции. Но как в человеческой дружбе я из кожи вон лезла, так и с животными я тоже лезла из кожи вон. Собаки из чисто собачьей жалости терпели мои попытки наладить контакт, а кошки не желали со мной якшаться и однозначно презирали, когда я пыталась их подозвать.

Возникнув передо мной, мощное животное повернуло голову и опустило ее над изгородью. Его большой круглый глаз, точно спутник, повернулся и встретился с моим. Мне припомнились слова о том, что лошадей нельзя гладить по морде. Им нравится, когда их трогают за шею, но этому коню явно хотелось, чтобы я коснулась его носа.

Я медленно дала ему понюхать руку.

– Не хочу вас пугать, – раздался справа от меня мужской голос.

Я убрала руку от мягкой черной морды. Рядом стоял ветеринар Грифф.

– Извините. Я не знаю здешних правил. Он выглядел таким решительным. Мне показалось невежливым не дотронуться до него.

Конь стоял, ожидая.

– Все в порядке. Но не кормите его.

Я осознавала, что лицо у меня было мокрым от слез, и вид, наверное, был тот еще – когда я плачу, нос всегда распухает, глаза краснеют и на подбородке проступают розовые пятна. Я вытерла лицо рукавом рубашки.

– Не знаю, почему я реву.

Почему прилюдно плакать стыдно?

– Это место у всех вышибает слезы, – сказал он, сочувственно наклонив голову. – В лошадях есть что-то такое. Этого