Шрифт:
Закладка:
Кроме того, я не была экспертом в том, как устроить свою жизнь. Что я скажу? Какой урок можно извлечь из жизни Кэти? Вложив во что-то сердце и душу, все равно заболеешь раком?
Прожужжало эсэмэс от БДРЮ: Есть собачьи новости?
Вот он, укол хорошего самочувствия, когда появилось сообщение от Дрю. Я быстро превращалась в тестовый случай для телефонной зависимости и выброса эндорфинов.
Я: Да. Большой пиреней готовится к взлету!
БДРЮ: Отлично! Расчетное время прибытия?
Он спрашивал, потому что хотел видеть меня, или был так увлечен Кэти, что хотел облегчить ее ожидание? Или в силу обеих причин? Или только последней? Скорее всего, последней. Фу.
Я: Он нездоров. Ее бывший не заботился о нем. Я сказала Кэти, что мы будем дома еще через несколько дней.
БДРЮ: Она очень подавлена. Ее выписали, но у нее поднялись лейкоциты. Ее кладут повторно. P. S. Это не конфиденциальная информация. Она написала мне сама.
Меня затрясло от страха. Высокий уровень лейкоцитов – бич всех госпитализированных. Лейкоциты могут свидетельствовать о самом разном – от опасной инфекции или заболевания до стресса. Однако в случае с Кэти вариант может быть наихудшим.
Я: Что-то еще известно?
БДРЮ: Нет. Но и ей, и мне жаль, что тебя здесь нет.
Я: Мне тоже жаль.
Я подождала продолжения. Подумала о том, разумно ли было вовлекать во все это незнакомого человека. Но этого конкретного незнакомца мне хотелось глубже вовлечь. Из-за этого я чувствовала себя виноватой и беспринципной. Мои чувства были пыткой водой.
БДРЮ: Ты умеешь утешать.
Я: Я? Нет, не умею.
БДРЮ: Умеешь. Кэти говорит, ты ее самая верная подруга.
При мысли о том, как эти двое говорят обо мне, меня обдало жаром замешательства. Я сняла крошку с леггинсов.
Я: Она так много для меня значит.
Я пожалела, что не сфотографировала Дрю, как бы дико это ни звучало. Мне хотелось видеть его лицо. Напомнить себе, что поступила правильно, обратившись к нему за помощью. Что я сделала это из-за поездки, а не потому, что считала его привлекательным. Мне хотелось видеть выражение его лица, когда он пишет мне. Какое оно – мягкое? Веселое? Дружелюбное?
БДРЮ: Пришли свое фото с Арахисом, окей?
Я: Кэти?
БДРЮ: Нет, мне.
И это в буквальном смысле было похоже на то, как толпа, наблюдавшая за хоумраном на бейсбольном поле, сошла в моей голове с ума. Казалось, в этой дикости уйма возможностей – но чего? Радости? Потерь? Страха? Любви?
– Боже мой, – сказала я, выходя наружу. – Сэмми, ты – сбитый летчик.
Глава 17
Я сказала «да», но все было иначе
Выйдя из домика на сухой вечерний воздух, я сильно потянулась, чтобы снять напряжение в спине. Чуть дальше, прямо по курсу, виднелся конский загон и изгородь с электрическими проводами. Несколько лошадей паслись на травянистом поле. Из домика слева донесся щелчок открывающейся двери: женщина вывела по нужде холеного палевого питбуля. Она приветливо помахала рукой и исчезла внутри, снова щелкнув дверью. Ни Саммер, ни Холли нигде не наблюдалось. Я сунула в карман мобильник и подошла ближе к изгороди.
Ключей от кемпера у меня не было. Я была голодна и не знала, как добраться до вершины каньона, чтобы увидеть Арахиса и Лося. Теперь в моем сознании два пса стали неразлучной парой. Как Холли и Роузи. Как мы с Кэти. Вместе на веки вечные.
Возможность на веки вечные быть ужасно близкой для Кэти. При мысли о том, что снова предстоит бороться с раком, я почувствовала себя в точности как когда пыталась подтянуться на турнике, сдавая нормативы по физкультуре в средней школе. Руки тряслись, я висела сосиской и была категорически неспортивной.
Потерять Кэти было бы все равно что прикоснуться к электрической изгороди – болезненный удар током, который останется со мной навсегда. Я смотрела на зеленую траву, на горный хребет и безупречно синее темнеющее небо. Под этим огромным небом мое чувство бессилия ширилось, слезы щипали глаза и текли по щекам.
Гнедой конь с высокими и плотно прижатыми к голове ушами перестал жевать и уставился на меня. В его взгляде было столько лошадиного любопытства. Он как бы вопрошал: «А что такое там происходит?»
Я попыталась определить это для коня и для себя. То, что я чувствовала, не было печалью. Я, если можно так выразиться, была эмоционально закупорена – настолько давилась нарубленным салатом неназываемых эмоций, что волокна всего этого застряли у меня в горле.
Величественно и целенаправленно гнедой красавец зашагал ко мне, точно на параде. Копыто вперед, колено вверх, размеренно и величаво он взбивал грязь на своем пути.
Я замерла. Мне всегда хотелось быть человеком, которого любят животные. Как тот пес из Японии, который годами после смерти хозяина околачивался на его железнодорожной станции. Но как в человеческой дружбе я из кожи вон лезла, так и с животными я тоже лезла из кожи вон. Собаки из чисто собачьей жалости терпели мои попытки наладить контакт, а кошки не желали со мной якшаться и однозначно презирали, когда я пыталась их подозвать.
Возникнув передо мной, мощное животное повернуло голову и опустило ее над изгородью. Его большой круглый глаз, точно спутник, повернулся и встретился с моим. Мне припомнились слова о том, что лошадей нельзя гладить по морде. Им нравится, когда их трогают за шею, но этому коню явно хотелось, чтобы я коснулась его носа.
Я медленно дала ему понюхать руку.
– Не хочу вас пугать, – раздался справа от меня мужской голос.
Я убрала руку от мягкой черной морды. Рядом стоял ветеринар Грифф.
– Извините. Я не знаю здешних правил. Он выглядел таким решительным. Мне показалось невежливым не дотронуться до него.
Конь стоял, ожидая.
– Все в порядке. Но не кормите его.
Я осознавала, что лицо у меня было мокрым от слез, и вид, наверное, был тот еще – когда я плачу, нос всегда распухает, глаза краснеют и на подбородке проступают розовые пятна. Я вытерла лицо рукавом рубашки.
– Не знаю, почему я реву.
Почему прилюдно плакать стыдно?
– Это место у всех вышибает слезы, – сказал он, сочувственно наклонив голову. – В лошадях есть что-то такое. Этого
