Шрифт:
Закладка:
Нафаршировав мумию чакалом, монахи не прекратили издеваться над покойным. Зачем-то содрали с его плеч и груди белые полотнища. Зрелище стало еще кошмарнее. Потом Сен-До встал за спиной мертвого настоятеля, а второй монах вложил настоятелю в сморщенный кулачок какой-то длинный темный предмет, сверкнувший в красном свете солнца. И — невероятное дело! Сухая обезьянья лапка вдруг задвигалась, медленно поднялась в воздух, а потом ткнула темным предметом куда-то ниже груди. В ту же секунду Сен-До выхватил невесть откуда взявшийся изогнутый меч и одним движением отрубил настоятелю голову. Голова по высокой дуге пролетела над ступенями, осыпая камень гроздьями темно-красных капель, и подкатилась к нам, ощерившись в смертном оскале. Лукась взвизгнул.
И тут отрубленная голова нам подмигнула. После чего, как кошмарный колобок, покатилась обратно к своему хозяину, подпрыгивая на ступеньках. Последним прыжком она ловко наделась на торчащий из мумии кровавый ошметок, и я даже, вроде, сквозь молитвенный речитатив услышал скрип, с которым череп навертелся на хребет. По телу настоятеля пробежала словно бы цепная молния, пробиваясь то тут, то там резкими вспышками золотисто-серого цвета. В этот момент солнце решило напоследок посиять, как следует, и даже на удалении мы увидели, как кожа сперва бледнеет, потом розовеет, как округляется костяной лик, как распухают и наливаются алым губы, как мертвенный блеск сменяется светом жизни. Речитатив сменился на восторженные восклицания вразнобой. Настоятель легко вскочил с носилок, сбежал по ступенькам, поднял к небу руки и застыл в лучах — юный, золотистый и, наверное, очень красивый, правда, я в мужской красоте не очень разбираюсь. На вид ему сейчас было лет восемнадцать — не больше.
Дети мои, — обратился он к монахам, многие из которых были вполне пожилыми и даже старыми, хотя их лица и расплывались сейчас от младенчески-счастливых улыбок, — дети мои! Велики грехи мои, огромна слабость моя. Любовь к вам и забота о вашем благополучии приковали меня к этому миру тяжелыми оковами. И все же я рад снова видеть и слышать вас, как должно, ибо сожаление о содеянном было бы ничуть не меньшим грехом. Но прежде всего, я должен расплатиться с долгом, который тяготит меня. Пусть те, кто принес мне дар неба, подойдут и зададут мне свой вопрос. Каков бы он ни был — я дам ответ!
Посланцы неба, спотыкаясь и неуклюже переступая через первый ряд монахов, выбрались на площадку, старательно обходя кровяные кляксы, и встали перед настоятелем. Пока Ева довольно сбивчиво и торопливо объясняла, что нам надо, мы пытались приманить поближе Хохена, который, как на грех, слонялся по дальней стороне террасы и плевать хотел на всякие церемонии. Только когда мы отбежали чуть ли не на самый край обрыва, он все-таки соизволил притопать поближе.
— И нам нужно узнать место, где человек, которым когда-то был этот дух, родился в своем…эээ телесном обличии. — наконец закончила сложно формулировать Ева.
Маленький алый рот настоятеля слегка растянулся, кажется, он так улыбался. Наверное, просто порядком отвык это делать.
— Возможно, — продолжила Ева, — в каких-нибудь древних свитках мы можем что-то выяснить. Нам известно, что сейчас его называют Хохен, что жил он очень давно и был то ли царем, то ли князем, а потом он был в заключении у лис…
— Нам не нужны свитки, чтобы узнать истину, — ответил настоятель, — ибо истина перед нами. Приблизься ко мне, несчастный дух!
— Ну, да, — негромко сказал мне Акимыч секунд через десять, — приблизься… конечно… плохо он нашего Хохена знает.
Настоятеля непослушание Хохена, казалось, не смутило: он сам подошел к доспехам, внимательно осмотрел их, а потом положил ладони на нагрудник. На Хохена это панибратство никакого впечатления не произвело, он все так же стоял столбом, а вот настоятелю, судя по всему, приходилось несладко. Тело его содрогнулось, голова откинулась, из горла вырвался протяжный стон. Оттолкнувшись от Хохена, настоятель чуть не упал назад, но его подхватил успевший метнуться вперед Сен-До. Настоятель сжал виски пальцами так, словно пытался раздавить себе череп, и какое-то время стоял, тяжело дыша. Наконец он опустил руки. Голос его был теперь глух и печален.
— Сколько зла, сколько ярости, сколько ненависти, сколько пустоты. Выше этих гор жажда отмщения тех, кому этот посланец мрака принес неисчислимые муки. Тысяча дней поста и молитв лишь немного помогут мне мне забыть ту боль, которую я сейчас испытал.
— Извините, пожалуйста, — сказал Акимыч, — мы не хотели.
Настоятель снисходительно глянул на Акимыча через плечо.
— Здесь нет вашей вины, вы лишь орудия судьбы.
— Но вы узнали откуда он родом? — спросила Ева.
— О да, я узнал. Сочетание этих звуков уже никому ни о чем в мире не скажет. Сен-До, кисть и бумагу!
Настоятель, похоже, был хорошим картографом. Под его кистью кусок плотной желтоватой бумаги превращался в истинное произведение искусства. Сплошные завитушки, прихотливые линии и изящно начертанные знаки. Я, правда, вверх ногами смотрел, поэтому ничего особо толком и не понял, настоятель же, свернув лист трубочкой, вручил его мне.
— А теперь, как ни жаль, я вынужден просить вас покинуть стены нашей обители, ибо пребывание в ней подобного духа чрезвычайно нежелательно. Одно его присутствие вносит смуту и вселяет в сердца беспокойство.
Я подумал, что было бы очень удобно объяснить все наши проблемы — присутствием Хохена в наших рядах, но справедливость заставляла признать, что мы и сами неплохо справляемся.
Сопровождаемые почтительными, но решительно направляющими нас в сторону выхода монахами, мы покинули храм Зеленого Тигра и не успели опомниться, как уже стояли на верхней ступени бесконечной каменной лестницы, ведущей вниз.
— Давай-ка карту, — сказала Ева.
Я протянул ей свиток. Ева развернула его и, нахмурившись, стала изучать. Акимыч на цыпочках взглянул на карту через ее плечо и через секунду расхохотался.
— Чего ты ржешь? — недовольно спросила Ева, водя пальцем по загогулинам на карте.
— Евик, ну ты че, место что ли не узнала?
— Почему не узнала… узнала, только пока не поняла, что именно я узнала.
— Не, ну ты серьезно, а? Вот пролив, вот гора, вот город. А вот тот хребет, через который мы в Учгур чесали, Это же Камито! Та самая горка в цветочках, помните? Похоже, сир Хохен прямо на этой горке и родился. Это же надо было половину континента проплыть и протопать… Только я не понимаю, он же был с нами на той горе. Чего квест-то не активировался?
— Если эта точка — место его рождения, то оно строго с другой стороны от монастыря, — сказала Ева, после чего свернула свиток и засунула его в инвентарь. — Ладно, это довольно обидно и глупо, но зато в кои-то веки у нас есть точный маршрут и цель, что, я считаю, уже победа. Теперь бы понять, как нам обратно в Камито вернуться. Снова бегать по полям сражений как-то не очень хочется. Но сперва нужно спуститься вниз, поднимались мы три дня, но спускаться, наверное, сможем быстрее.
— Не знаю, — сказал Лукась. — тогда у нас было по четыре ноги, а сейчас всего по две.
— И сена было хоть завались, -сказал Акимыч, — а сейчас сплошные бананы. Вот я же хотел остатки обеда в инвентарь собрать, а вы — неприлично-неприлично!.. Вообще товарищи монахи могли бы снабдить нас чем-нибудь пожевать, в дорогу-то. Мы же как-никак их настоятеля спасли.
— Он вообще в своей речи намекал, что огромное одолжение всему миру делает своим возрождением, — сказал я.
— Безусловно, именно это он и делает, — раздался голос за спиной.
Я обернулся и увидел Сен-До.
— Вам, только начинающим свой духовный путь по тропе возвышения, пока не понять, какая эта жертва — вновь вернуться к этому миру и его тяготам с порога истинного бессмертия. Вы пока как дети, как щенята, радующиеся солнцу, теплому молоку, порхающим бабочкам…
Я нервно обернулся, но нет, ничего нигде не порхало, это, надо понимать, была всего лишь метафора.
—…и гоняясь с радостным лаем за своим хвостиком, вы пока не думаете о мраке, о смерти, о страданиях, которые неизбежны для каждого, живущего в бесконечно изменчивом мире.
— Ага, ага, — сказал Акимыч, — скажите пожалуйста, а в этом изменчивом мире поблизости нигде еды купить нельзя? А то нам не пойми сколько по этой лестнице и дальше трюхать, а жратвы с собой — никакой.
Сен-До склонил голову. Один из последних лучей заходящего солнца
