Из работы над «Чаппаквой» я вынес еще кое-что — новый взгляд на возможные ритмические структуры в музыке. Мне в одно мгновение открылось, что даже сложные музыкальные структуры можно трактовать как группы из двух или трех нот. Практически любую составную структуру можно свести к последовательности фраз из двух нот или трех нот. На днях я призадумался и понял, что фразы Равиджи из двух или трех нот — это своего рода двоичный код, точно такая же структура, как комбинации единиц и нулей в языках программирования. Не так давно я ездил в Цюрих — читал лекцию вместе с индийским музыкантом Трилоком Гурту, играющим на табла. Я высказал мысль, что долгая история двоичного музыкального языка — часть традиции современной индийской концертной музыки. Он понял эту мысль и не замедлил с ней согласиться.

Надя Буланже

С первой же встречи с ней в ее квартире на рю Баллю я осознал, что мадемуазель Буланже определенно принадлежит к числу самых примечательных людей, попадавшихся на моем пути. Я побывал только в двух комнатах ее дома, но на обстановку обеих комнат наложила отпечаток ее личность — личность прославленного педагога, деятеля из мира серьезной музыки, как старой, так и современной. Для приема посетителей служила библиотека — небольшая комната, где от пола до потолка выстроились на стеллажах ноты и книги, и, если мне выпадала удача прийти на урок раньше времени, я беспрепятственно листал партитуры. Среди них были бессчетные рукописи с автографами, полученные ею в подарок от композиторов. Видное место среди этих композиторов занимал Стравинский; помню оригинал нот «Петрушки» в фортепианной версии, написанный его рукой. Я знал, что три произведения Стравинского — «Весна священная», «Жар-Птица» и «Петрушка» — побудили очень многих людей изменить свое отношение к современной музыке. Он подарил Наде Буланже ноты «Петрушки», а она отдала их в переплет, и получилась книга; итак, я держал в руках черновой вариант партитуры балета, который доныне считается шедевром. Это побуждало меня смирить свою гордость.

Художественная литература там тоже имелась в изобилии, в том числе много первых изданий. Но я подметил, что современных произведений немного, а книг более поздних авторов, чем знаменитый прозаик Андре Жид и поэт Поль Клодель, — вообще совсем мало. Беккета на ее полках не было, Селин и Жене определенно отсутствовали. С нотами, наверно, было то же самое. Мадемуазель Буланже всегда одевалась в одном стиле: носила платья в пол, непременно сшитые в ателье на заказ. Как-то она сказала мне, что в молодости шла на поводу у любой мимолетной моды. А затем, в 20-х годах, набрела на стиль, который ей шел. С тех пор она носила только одежду, сшитую специально на нее, и, завязнув в определенной эпохе, не двинулась дальше.

Вторая комната, которую я видел, — ее музыкальная студия, — была довольно просторной. Там были небольшой орган и рояль. В среду после обеда проводилось занятие для всех ее нынешних учеников (их присутствие было обязательным); радушно встречали и любых бывших учеников, которые жили в Париже постоянно или приехали ненадолго. Почти каждую среду в студии теснилось до семидесяти человек, в этом не было ничего экстраординарного. На этих занятиях весь год изучалась одна тема. За два учебных года, которые я там провел, мы за первый год изучили целиком «Прелюдии и фуги. Книга 1» Баха, а за второй — двадцать семь фортепианных концертов Моцарта. Также мы были обязаны выучить и суметь исполнить «прелюдию недели». Обычно в начале занятия мадемуазель Буланже, даже не поднимая глаз, называла имя того, кто в этот день должен выступить: «Поль!», «Шарль!», «Филип!». И боже сохрани, если ты не подготовился или, еще хуже, не пришел. Если бы ты не явился в день, когда она ожидала твоего присутствия, тебе пришлось бы, наверно, вообще сбежать из Парижа. Она говорила: «Думаю, вам стоит прийти на занятие в среду. Разумеется, участие добровольное». Но конечно же, оно было вовсе не добровольным. Ты был обязан прийти, и на подготовку тебе давалась одна неделя.

— На следующей неделе мы будем играть Концерт номер двадцать один. Пожалуйста, подготовьте третью часть, — добавляла она, и если бы кто-нибудь сказал: «Мадемуазель Буланже, я же не пианист», — она бы ответила: «Это не имеет значения, сыграйте ее все равно». Скрипачи, арфисты и прочие — все должны были садиться к роялю и демонстрировать, что выучили пьесу. Если человек в принципе не мог ее сыграть, поскольку не владел техникой фортепианной игры, ему все равно следовало сыграть все ноты правильно. Даже если исполнение нельзя было назвать сносным, ты был обязан преодолеть трудности.

В день, когда я познакомился с мадемуазель Буланже, она привела меня в свою музыкальную студию и взяла ноты нескольких сочинений, которые я дал ей посмотреть. Это были самые лучшие из моих произведений, отобранные из сорока вещей, что я сочинил за пять лет в Джульярде.

Она поставила их на рояль и принялась просматривать по методу «быстрого чтения», молча, без комментариев: просто стремительно проглядывала страницу за страницей. Наконец сделала паузу и, ткнув длинным, остроконечным пальцем в один из тактов, торжествующе объявила: «Ага! Вот это написано настоящим композитором!»

И это был последний комплимент, который я от нее услышал: последующие два года она меня не хвалила. В тот день я ушел с заданием написать фугу и через несколько дней прийти снова. В Джульярде мы не практиковались в сочинении фуг, но я все равно ее написал, практически за ночь. Когда через два дня я пришел к мадемуазель Буланже, она бегло просмотрела это жалкое подобие фуги и составила для меня жесткую учебную программу. Одно индивидуальное занятие с ней раз в неделю, начнем с контрапункта «первого вида» (то есть самых азов обучения контрапункту). Также я должен по средам посещать занятия по анализу, раз в неделю заниматься индивидуально с ее помощницей мадемуазель Дьедонне (музыка эпохи Возрождения, чтение музыки с листа и сольфеджио) и, наконец, утром по четвергам посещать групповое занятие вместе с еще пятью или шестью ее учениками, с которыми она тоже занимается индивидуально. Уроки контрапункта и генерал-баса она будет давать мне лично.

Ожидалось, что за первый месяц я освою все семь ключей и отныне смогу на глаз транспонировать музыку из одного ключа в любой другой и наоборот. Этого я добился путем тупой зубрежки. Читал с листа музыку, используя все