тяжким бременем своих бесчисленных общественных трудов, приболел — кашлял и лежал в постели с температурой. Но и там неустанно что-то писал, подложив под бумажный лист твердую папку и уверяя дочь, что у него обычная простуда. Толик грел ему куриный бульон, готовил гнусное зелье под названием "раствор фурацилина" для полоскания горла, рассказывал о школьных новостях, заботливо выбирая сплошь позитивные из них. Сегодня он, воспользовавшись случаем, хотел с помощью деда сделать домашнее задание по мерзостной химии: дед, как профессиональный медик, неплохо в ней шарил. Толик вышел со школьного двора и уже зашагал, было, к дому, когда услышал, как его кто-то окликнул. За спиной у него стояла Ника. Она была одна, если не считать безмолвных снежинок, которые пушистыми звездами садились ей на челку и вязаную шапочку. "Толик, ты домой идешь?". — "Да…". — "Не сильно торопишься?". — "Нннет… А что?". — "Давай прогуляемся немного, если ты не спешишь?". Даже если бы небеса разверзлись, и Бог, отогнав снежинки в сторону всесильными дланями, предложил Толику: "Толик, давай я тебя сделаю директором лучшей в городе школы при гороно, а Елену Геннадьевну Милогрубову — твоей наложницей?", он не был бы поражен сильнее, чем предложением Ники. "Ну так как?", — спросила она, видя его замешательство. "Ддда, конечно, давай!..". — "Пойдем в парк аттракционов, не возражаешь?". — "Не возражаю… Только карусели уже не работают". — "Я знаю. Просто так погуляем". Сознание поэтапно возвращалось к Тэтэ. Он пытался слушать, что она говорит ему, но в голове у него обалдевшим от счастья щенком скакала и заливисто лаяла мысль: "Получилось! Получилось!". У него все-таки получилось: она, наконец, обратила на него внимание, поняла, с какой неординарной и талантливой личностью имеет дело и бросила этого тупорылого Перса! Значит, не пропали зря все труды Толика, все его безумства и отчаянные поступки! Не пропали! "Эй, ты куда пропал? — голос Ники вернул его к реальности. — Ты меня слушаешь?". — "Да, конечно, извини!". — "Может тебе неинтересно то, что я рассказываю?". — "Мне интересно все, что ты рассказываешь!" — "Да? Я рада". После этих слов Ника почему-то замолчала. Тэтэ лихорадочно искал тему для беседы. Сколько раз он мысленно представлял себе разговор с ней один на один, воображал, как изумит и очарует ее своей эрудированностью и остроумием. И вот они одни, не в мечтах, а наяву. Но все его идеи, как назло, куда-то улетучились. "Знаешь, а я очень люблю гулять в парке, — сказала вдруг Ника. — Именно гулять. К каруселям я вообще-то равнодушна, а вот гулять люблю. Особенно зимой — когда тихо, людей мало, снег… Когда я была маленькой, родители меня часто туда на прогулки водили. А однажды зимой мы с папой слепили там снеговика". При слове "папа" Толик вздрогнул и чуть поморщился: после того семиноябрьского случая в кинотеатре он боялся разговаривать с отцом, боялся даже смотреть на него, как будто это он, а не отец, совершил что-то скверное и неправильное.

"…Снеговик, помню, был огромный, — меж тем, рассказывала Ника. — Мы часа два эти шары из снега катали. Папа еще шутил: мол, это не снежная баба получилась, а баобаба. Глаза и нос сделали ему из каких-то сучков и веточек… Всю неделю я думала о моем снеговике: как он в парке ждет меня, скучает, мерзнет, наверное. Родители смеялись, говорили, что это люди мерзнут, а снеговик на морозе как раз отлично себя чувствует. В выходные я снова потащила папу в парк. Пришли и видим, что у моего снеговика головы нет. Кто-то сшиб ему голову. Я ревела белугой!.. Ужас!.. Папа прямо не знал, что делать. Уж он меня и утешал, и нового снеговика предлагал слепить — еще больше и красивей. А я кричала, что мне не нужен новый, что мне нужен мой, прежний. Он ведь для меня был живой и родной, как член семьи. Папа говорит: "Ну, так давай ему тогда новую голову слепим". А я в ответ: "Это будет не его голова! Это будет чужая голова!". Прямо уревелась тогда вся. Смешно, правда?..". — "Скорее, трогательно". — "Наверное… Еще, помню, как папа меня маленькую в парке на санках катал, а я его подгоняла: "Нно, сивка-бурка, вещая каурка!". И на лыжах мы с ним катались — там, на склоне, за "чертовым колесом". Я вставала на папины лыжи у него за спиной, держалась за него, и мы катились вниз. Потрясающие были ощущения!.. А ты любишь на лыжах кататься?". — "Люблю. Но мы с родителями обычно на лыжах за городом ходим. Выезжаем с утра на электричке в какой-нибудь лесок и там рассекаем целый день". — "Здорово". О том, что последний раз они всей семьей катались на лыжах года два тому назад, Толик, естественно, умолчал.

Дорога до парка пролетела незаметно. У самых ворот Тэтэ спохватился, осознав, что до сих пор не взял у Ники портфель". "Ничего, он не тяжелый", — рассмеялась она. — "Ну, значит, и мне не тяжело будет его нести. Давай-давай". Старик Валерьяныч с остекленевшим взглядом сидел в своей сторожке, окутанный клубами табачного дыма, как курильщик гашиша в притоне. "Салют, Валерьяныч!", — Толик постучал пальцем в окно. Валерьяныч не шелохнулся. Он не был пьян, но взбунтовавшееся "чертово колесо" уже довело его едва ли не до полного нервно-психического истощения. "Совсем из ума старик выжил", — вздохнул Толик. "Перестань, — попросила Ника. — Он хороший. Пойдем вон туда, к детскому поезду. Там лавочки есть". — "Пойдем". Конечно, лавочками их можно было назвать с большой натяжкой: у всех были вырваны одна или несколько поперечных жердей, отчего некоторые скамейки походили на птичьи жердочки, а другие — на гитарные грифы с частично полопавшимися струнами. Отыскав более-менее сохранившую изначальный облик лавку, Тэтэ и Ника залезли на нее с ногами, усевшись на спинку. "Вон там мы с папой снеговика лепили, — показала Ника. — В углу возле забора. Такое впечатление, словно это все вчера было… А я уже в девятом классе. С ума сойти, как быстро время летит. Через полтора года уже и школу закончим. Ты решил, куда будешь поступать?". — "Решил. В театральное". — "Серьезно? Артистом хочешь быть? Ну да, ты же у нас и так артист. Не обижайся, я в хорошем смысле это говорю. Только ведь в театральные училища конкурс, говорят, огроменный — чуть ли не сто человек на место. Или даже больше. Со всего Союза люди едут поступать". — "Больше, чем сто человек на место. Но ничего, прорвемся! Может быть, я и есть тот человек, которому это место, одно из ста, уготовано. Почему нет? Кто это