«мусарню» не заметут, но всё же скорее как Клим Кузнецов, а не Ефим Сорокин. Тогда, выходит, наследил на Базарной улице? Бабка оказалась не такой уж и подслеповатой, запомнила мои приметы? Или тот раненый пришёл в себя и сумел дать показания? Интересно, сколько здесь дают за массовое убийство? Сразу к стенке или всё же можно отделаться пусть крупным, но таки сроком? Да что толку гадать, надеюсь, скоро всё выяснится.

Наше короткое путешествие закончилось в городском отделе НКВД. Меня провели в кабинет к сотруднику, представившемуся майором Лыковым. Выглядел он уставшим, будто пару дней не вставал из-за стола или, напротив, всю предыдущую ночь ловил бандитов.

— Присаживайтесь, гражданин Кузнецов, — кивнул на стул майор, сняв очки и потирая переносицу. — Капитан, можете пока быть свободны.

Наручники с меня снимать не стали, видно, опасались, либо просто тут такие порядки. Я молчал, ожидая, что скажет майор. А тот не торопился, молча закурил папиросу с синим обшлагом, вытряхнув её из жёлтой пачки с надписью «Папиросные гильзы „Сальве“», после чего принялся листать лежавшие перед собой бумаги. Причём делал это так грамотно, прикрывая документы рукой, что, как я ни изворачивался, заглянуть в содержимое их не представлялось возможным. Тянет резину, зараза, определённо пытается меня вывести из себя. Не на того напал: человеку, имевшему дело с выкормышами Ежова, одесский следак не так страшен. И всё равно вопрос глянувшего на меня исподлобья майора прозвучал неожиданно.

— Гражданин Кузнецов, на вас поступило заявление о нанесении тяжкого вреда здоровью.

Опа, уже интереснее! Тяжкий вред — это не убийство, насколько я понимаю, и тем более они не подозревают, что я — Ефим Сорокин, положивший одного следователя и крупного чина из Комиссариата внутренних дел. Как-то сразу отлегло от сердца. Но посмотрим, что будет дальше.

— Простите, — включаю дурачка, — я не совсем понимаю, о чём идёт речь…

— Не понимаете? Жаль… Шигин!

— Я, товарищ майор! — возник в дверном проёме давешний капитан.

— Пострадавшие и свидетели там ещё у тебя не уснули?

— Никак нет, товарищ майор.

— Тогда заводи, проведём очную ставку.

Спустя где-то полминуты в кабинет один за другим вошли трое. Увидев их, я сразу понял, что мне инкриминируют, потому что передо мной стояли официант из «Гиацинта», а также девица, пытавшаяся выцарапать мне глаза, и один из трёх парней, которым я набил морду.

— Ну что, граждане Ещенко, Будникова и Гольштейн, узнаёте этого человека?

— А то, он и есть, — кивнул побитый мной молодой человек с желтеющим фингалом на половину лица.

— Он, он это, товарищ следователь, взял и набросился на нас, паразит! — срывающимся на визг голосом поддержала его бабёнка.

— Для вас, гражданка Будникова, я не товарищ, а гражданин следователь, — поправил её Лыков. — А вы что скажете, гражданин Гольштейн?

Официант судорожно сглотнул, попытался что-то сказать, но в итоге смог только кивнуть.

— Вы чего тут киваете? Язык проглотили?

— Узнаю, тот самый, — выдавил из себя официант. — С ним ещё девушка была, я их обслуживал.

Блин, не хватало ещё, чтобы они Варю в это дело впутали. Ладно я, но и ей может влететь, чего доброго, за хождение по питейным заведениям ещё с должности снимут.

— Ну что, гражданин Кузнецов, — это уже ко мне, — признаёте, что устроили дебош в кафе, нанеся вред здоровью его посетителей? Между прочим, двое сейчас находятся на лечении, а у гражданина Семенченко и вовсе перелом челюсти.

Отпираться было бессмысленно, однако требовалось внести некоторую ясность.

— Гражданин следователь, вообще-то не я начал…

— Признаёте или нет?

— Нет.

— А вот у меня имеются показания нескольких свидетелей, что именно вы первым подошли к столику, за которым культурно отдыхали сын первого секретаря Пригородного райкома партии товарища Семенченко вместе с друзьями, начали выяснять с ними отношения и затем устроили мордобой.

— А что, я должен был молчать, когда они на всё кафе оскорбляли мою спутницу? Естественно, как мужчина, я подошёл к ним и попросил прекратить оскорбления. В ответ мне стали угрожать, а вот этот, — я кивнул в сторону обладателя кровоподтёка, — вскочил и попытался меня ударить. Пришлось применить некоторое физическое воздействие. Затем его дружки и вот эта женщина набросились на меня, я вынужден был защищаться.

— Врёт он все, гражданин начальник! — громко заявил Ещенко. — Я просто хотел встать, чтобы нормально поговорить, а он как двинет…

— Вы, гражданин Ещенко, пока помолчите. А вы, гражданин Гольштейн, как лицо незаинтересованное, расскажите, как всё обстояло.

— Я?

— Вы, вы, или снова язык отнялся?

— А я не видел ничего, — прижимая к груди шляпу, испуганно проблеял официант. — Я вообще на кухне был, когда это началось.

— Понятно… — с плохо скрываемым недоверием протянул следователь, забычил папиросу и взял одну из лежавших на столе бумаг. — Ну, тут у меня имеются показания ещё двух свидетелей, находившихся на тот момент в кафе, они в общем-то подтверждают, что именно вы, гражданин Кузнецов, первым применили физическое воздействие. Или снова станете отрицать?

Бляха-муха, что-то я уже устал от всего этого. Сознаться, что ли… А то ведь начнут мурыжить, последнее здоровье на допросах оставишь. Думаю, за мордобой много не дадут, всё же не политическая статья, не троцкизм со шпионажем, как мне пытался приписать Шляхман.

— Ладно, пострадавшие и свидетель свободны, — дал команду Лыков и добавил им вслед: — Город не покидать, можете понадобиться в любой момент. Шигин, сними с подозреваемого наручники. Пишите, как всё было. И не забудьте указать фамилию вашей приятельницы.

— Она здесь вообще ни при чём…

— Разберёмся.

В течение следующих пятнадцати минут я подробно описывал происходившие в кафе «Гиацинт» события, отобразил, как всё случилось на самом деле, затем рассказал вкратце свою выдуманную биографию, упомянув об украденных документах, неразборчиво подписал, не забыв поставить дату, и протянул лист майору. Тот внимательно прочитал, кивнул каким-то своим мыслям и спрятал документ в папку.

— Ну что ж, пока вам, гражданин Кузнецов, придётся побыть в камере предварительного заключения. Шигин, оформляй.

В КПЗ помимо меня куковал какой-то забулдыга, видно вчера ещё пребывавший в невменяемом состоянии. Чувствовал он себя неважно, его страдания были заметны невооружённым глазом, мужика изрядно колотило, и он тихо постанывал, свернувшись в уголке калачиком. Я пристроился в другом углу и, стараясь не обращать внимания на источаемые соседом ароматы, задумался о своих перспективах. Они вырисовывались не самые радужные, но в то же время и не самые печальные. Внутреннее чутьё мне подсказывало, что расстрел за такого рода бытовуху не дают. Пусть даже я набил морду сынку какого-то там партийного босса. Срок — вполне может быть, хотя и тут ещё не факт…