– Ладно, согласен, что боги нам помогают. Но в который раз говорю, не было никого в бане, кроме меня и Еги. И хоть был я тогда незрячим, слух имел острый. Я бы различил чужие шаги и пение. Не выдумывай, – Игнат остановился и огляделся. – Кажется пришли. Вон тот холм, на который ты пальцем указывала.

Небольшой, неровный, какой–то весь кособокий, холм гляделся среди своих братьев общипанным куренком. Трава негустая, местами видна сухая земля, ни цветочка, ни кустика.

Я прижалась к Игнату. Не глядя на него, прошептала:

– Что–то мне жутко сделалось. От этого места смертью веет.

Глава 27

Мне холм казался сделанной наспех могилой. Если посмотреть чуть дальше, на другие холмы, то было видно, как ладно ложилось полотно жизни, а здесь оно гляделось так, словно вышло из–под руки неумелого мастера.

– Разве ты не хочешь узнать, что произошло с твоей сестрой? Держи сына, я посмотрю, – Игнат потянулся к узлу, чтобы развязать ткань и передать люльку мне.

– Не буди Добромила, не надо, – я остановила его. Меня страшило то, что я могу обнаружить. – Я сама сейчас тихонечко посмотрю.

Только желание понять, жива Дарина или нет, заставило меня сделать несколько шагов вперед.

– Здесь какие–то двери! – воскликнула я, разглядев у подножия неказистого холма то ли небольшие ворота, то ли крышку погреба, уводящую куда–то под землю.

Со стороны казалось, что холм выполз из-под этих дверей, выструганных из двух мощных деревянных створок, укрепленных металлическими скобами. На них висел огромный, но сильно проржавевший засов – его давненько не касалась рука рачительного хозяина. Место было похоже на заброшенное.

Держась друг за друга, мы спустились к этим дверям. Игнат передал спящего ребенка мне. Потрогал засов и, не найдя замка, дернул что было сил. Тот трухой рассыпался в его руках.

Створки распахнулись со скрипом.

– Смотри, похоже на зев, – сказал Игнат, отряхивая ладоши.

И правда, открывшееся подземелье походило на пасть чудовища, вывалившего язык. Найденный мною неказистый холм как раз и брал из этой пасти начало.

Оглядываясь и вздрагивая от всякого шороха, мы спустились вниз по длинному языку. Уже совсем скоро он обрел цвета, и при тусклом свете, идущем от выхода, мы различили, что под нашими ногами лежит тканая дорожка. Она привела нас к арочному входу. Стоило подойти ближе, как под сводом зажглась сотня огней. Они осветили просторную залу, в центре которой стоял огромный ткацкий станок. Дорожка брала свое начало из его нутра.

– Так вот отчего сотрясался наш терем! – произнесла я шепотом. – Не верю своим глазам! Станок Великой Ткачихи! Это же он, правда?

– Он сломан, видишь? – Игнат показал на скособочившуюся раму.

Я подошла ближе и увидела, что начатое и незаконченное полотно имеет огрехи. Оно то топорщилось двойными нитями, то было редким, словно бредень. В некоторых местах уток путался некрасивыми петлями. Этой нити просто не на что было опереться – основа под ней отсутствовала. Казалось, что на станке работала какая–то неумеха. На валяющемся на полу челноке нити тоже были намотаны кое–как, наспех.

– Не думал я, что все так плохо в мире Слави, – Игнат поправил раму, и станок жалобно застонал, но вскоре вновь с грохотом скособочился.

Я поняла, что уже слышала этот грохот. В тот день, когда испугалась и побежала в покои Игната. Выходило, что Великая Ткачиха с тех самых пор на станке не работала? А как же тогда полотно жизни? Оно должно ткаться при любом раскладе, ведь жизнь продолжается.

– Плохо только из–за того, что сломался станок? – спросила я, поднимая и отряхивая челнок.

Озираясь по сторонам, я невольно подметила разбросанные повсюду обрывки нитей, куски испорченного полотна, пыль и паутину по углам.

– Ты же слышала, как Ега рассказывала о появлении нового бога?

– Да, – я кивнула. – Но причем здесь новый бог и сломанный станок?

– Все связано с верой. У меня было время поговорить с Егой, и она поведала мне много чего необычного. Даже пугающего. Ты знала, что ведьмы, стерегущие источник, могут заглянуть в будущее?

– И что она там увидела?

– Скорую гибель старых богов. Когда одни боги приходят на смену другим, старые объявляются бесами. Чтобы люди перестали в них верить, начали бояться и ненавидеть. Все то разорение, что ты видишь вокруг, и есть результат утраты в них веры. Скоро люди пойдут сбрасывать со священных холмов идолов Перуна и Мокоши, Велеса и Даждьбога.

– А как же Лихо Одноглазое и Несреча? Разве они не защитят своих хозяев?

– Их уже ненавидят, а потому будут рады, если они сгинут в небытие. Не понимают, глупые люди, что Лихо – это наказание, посланное отступившим от веры или совершившим преступление.

– Без веры в наказание жить нельзя. Начнется беззаконие, – я не могла представить, что людей нечем будет сдерживать. Нет страха перед богами, нет ответственности, твори, что хочешь.

Мой мир рушился. Я теснее прижала к себе сына.

– Новый бог придумает свою кару, – Игнат обошел станок, потрогал провисшее полотно. – Люди будут отвечать за совершенные грехи и нарушение заповедей. А Лихо и Несреча уйдут вслед за старыми богами.

– А как же Ега? Нет никого добрее и справедливее ее. За что ее объявлять бесом?

– Все переврут и извратят, лишь бы в сравнении с новым богом старые выглядели злыднями. К Еге породят животный страх. Клала на лопату новорожденных, чтобы запечь в печи? Значит, ела людей. Шептала заговор? Значит, хотела свести в могилу. Где–то молоко скиснет, скажут – ведьма виновата. Забудут, что она любила детей и отводила беду.

Я закрыла ладонью рот.

– Кто же без нее будет стеречь источник?

– Источника не будет. Как и чудес, связанных с ним, – буркнул Игнат. – Появятся другие чудеса, которым люди начнут поклоняться.

Я видела, он тоже был расстроен, отчего злился и сжимал пальцы в кулаки. Нам обоим был дорог мир Слави.

– Я никогда не забуду, как Ега была добра ко мне и моему сыночку, – прошептала я, сглатывая слезы.

– И я не забуду. Скажи, как забыть Коляду, Масленицу или гуляния на Ивана Купалу? Это же народные праздники в честь наших богов.

– Чтобы ни