Чтобы убедиться в своей правоте, мы уложили Добромила спать, а сами поднялись на крышу. Теплый ветер трепал наши волосы. Мы стояли, держась друг за друга. И задыхались от открывшейся красоты. Изумрудная трава делала холмы похожими на море, где волны расходились по кругу словно от брошенного в воду камня. И этим камнем был наш островок с теремом посередине.

– Смотри! Вон, самый маленький холм, – произнесла я, показывая Игнату пальцем. Редкие участки травы, большие проплешины, ни одного деревца или кустика – все говорило о том, что холм появился недавно.

Я бы сразу кинулась его осмотреть, но заплакал ребенок, и мы поспешили в терем. Добромил просил есть. Торопясь и думая только о том, что нас ждет на холме, я вытащила из выреза сарафана полную грудь и приложила к ней ребенка. И только потом заметила, что Игнат не ушел. Я поймала его взгляд. Жадный, полный желания.

– Ты когда–то целовал эту грудь, – произнесла я, замечая, как краска стыда сжигает его лицо. Игнат попятился и вылетел из светелки.

А я подумала, как ему, должно быть, тяжело сдерживать себя. Молодому и сильному Игнату не чуждо желание обладать женщиной. Мне и самой частенько снились сны, где я предавалась ласкам мужчины. У него всякий раз было другое лицо, но во сне меня нисколько не волновал его облик. Под любым из них я узнавала Игоря.

Покормив дитя и уложив в люльку, я оправила сарафан. Постучалась в дверь Игната. Он открыл и сделал шаг в сторону, пропуская меня.

– Я вижу, как ты смотришь на меня, – тихо произнесла я.

– Прости, я больше не нарушу твой покой, – его голос за моей спиной звучал глухо.

Я развернулась и подошла ближе. Подняла голову.

– Я хочу, чтобы ты нарушал мой покой, – я взяла его руки и прижала к своей груди.

Глава 26

– Ясна... – прошептал Игнат, наклоняясь ко мне. Его глаза смотрели пытливо.

– Ну сделай уже это. Поцелуй, – я закрыла глаза. – Не томи ни меня, ни себя.

Его губы накрыли мои. Руки переползли на спину и крепко вжали меня в мужское тело. Я отвечала стоном. Закинув ладони на затылок Игната, не позволила разорвать поцелуй. Отдавалась жадным лобзаниям со всей страстью, какая накопилась в моем сердце. Я истосковалась по объятиям, по скольжению рук, мнущим одежду, по тому жару, что сосредотачивается внизу живота и разжигает желание.

Я рвала одежду Игната, помогая стаскивать рубаху. Потом искала ремень, чтобы не было сомнений, чего я давно хочу. Поначалу мой любимый был робок, но увидев, что я не только дозволяю, но и сама способствую разжиганию страсти, подлез под сарафан и обхватил руками голые ягодицы.

– Погоди, – прошептала я, дергая подол наверх.

Скинув сарафан и разорив собранную на затылке косу, принялась за нижнюю рубаху. Пахнуло грудным молоком. Мокрые пятна на ней заставили вспомнить, что грудь моя все еще полна. Но стеснение не могло остановить. Я бессовестно подставила грудь под жадные губы Игната.

– Какая же ты сладкая, Ясна... – простонал он, отрываясь от груди и подхватывая меня на руки.

Его постель приняла наши обнаженные тела. Я не видела поцелуям конца. Исцеловано было все от самого темечка до кончиков пальцев на ногах и обратно. Мы оба изнемогали уже, когда пришел черед совершить главное любовное таинство. Игнат навис надо мной, опираясь на локти.

– Я люблю тебя, Ясна, – прошептал он, глядя мне в глаза.

– И я тебя, милый.

Мы слились в поцелуе. Я развела ноги, чтобы он наполнил меня всю. Без него я была пуста. Сейчас я понимала это ясно.

Нам не дано было устать, распаляя друг друга. Все случилось почти сразу. Сладость, помноженная на восторг. Тяжелое тело Игоря опустилось на меня.

– Я люблю тебя, – прошептала я, водя руками по его мокрой от испарины спине.

– И я тебя, Ясна, – он опять нашел мои губы.

И вновь череда поцелуев, брызги молока из потревоженной груди. Сладко, липко, жарко. Любо. До чего же любо!

Мы, наверное, никогда не выбрались бы из постели, если бы не заплакал наш сынок. Какими были голыми, мы перебежали в мою комнату. Я кормила грудью ребенка, а Игорь целовал мои плечи, сидя сзади. И я знала, стоит положить ребенка в люльку, как мы вновь предадимся страсти, которую так долго не подпускали к себе.

Ега застала нас спящими. Голыми и крепко прижавшимися друг у другу.

– Вот и сладилось, – выдохнула она, забирая ребенка из люльки. Она, понимая, как остро нам нужно остаться наедине, унесла его к себе.

Утром я проснулась от поцелуя.

– Ты вспомнил себя прежнего? – прошептала я, подставляясь под жадные губы.

– Нет. Но я вспомнил тебя прежнюю. Ты моя, теперь я это знаю твердо. И я никогда тебя больше не потеряю.

– Пожалуйста, не теряй, – согласилась я. – А как тебя лучше называть? Игорем или Игнатом?

– Зови меня Игнатом. Я скажу, как почувствую себя Игорем.

На том и порешили.

Почти неделю мы находились в сладком забытьи. Не помнили, когда ели или пили. Ега приносила ребенка только тогда, когда Добромил был голоден. Я не знала, что за нашим теремом течет река. Неглубокая, но нам хватило места, чтобы чувствовать себя вольно. Мы плескались в ней, смывая с наших тел следы страсти. И в ней же отдавались новым приступам желания. Я впервые оценила, что такое полное уединение. Нет опасности попасться под чужой взгляд, нет стыда быть уличенным в любовной игре, творимой вне постели.

Рано или поздно любая страсть утихомиривается. Вот и мы, наконец, вспомнили, что есть Ега и наш сын, хозяйство, которое требует участия. Нехорошо взваливать все на старушку, у которой, помимо нас, есть свои дела. Вспомнили мы и о расследовании, которое так внезапно забросили.

– Масленица на исходе, – напомнила нам о времени Ега, собираясь уходить. – Работы много.

Здесь, на уединенном островке среди странных холмов, время совсем не чувствовалось. Мне казалось, что уже вовсю идет травень, а, оказалось, что там, за горами, только завершается протальник, и готовится вступить в права снегогон.

Заболело сердце, стоило вспомнить о моем пророчестве смерти княгини Добронеги. Если я все правильно поняла, жить ей осталось всего