Метрдотель ресторана «Под нашей горой» – на вид ровесник Леслава, с блестящими от бриолина черными волосами, был рад сотрудничать с полицией.

– Позавчера днем? – переспросил он, подымая глаза к потолку. – Как же, помню этих двоих, обедали-с. Господин Ярек Дрошкевич, репортер «Вечерних известий», кто ж его не знает, и с ним пожилой господин, весьма аккуратной наружности. По виду человек книжный, начитанный. Не богатый.

– А кто их обслуживал?

– Так Игорь. Он и сегодня работает… А, вот и он. Игорь, иди-ка сюда. У господина полицейского сыщика к тебе несколько вопросов по поводу…

Договорить он не успел. Как и Леслав не успел его предупредить о том, чтобы метр помалкивал о его, Леслава, должности и месте службы, поскольку сию прерогативу всегда оставлял себе для вящего психологического давления на свидетеля.

Появившийся в дверях молодой человек лет двадцати (черные брюки, туфли и жилет, белая рубашка) отреагировал на слова своего непосредственного начальства быстро.

Поднос, уставленный несколькими пустыми тарелками, рюмками и стаканами, полетел в лица метрдотеля и Леслава. Сам же официант развернулся на каблуках своих черных лакированных туфель и кинулся прочь.

Хороший полицейский сыщик всегда предполагает, что при встрече со свидетелем может случиться нечто подобное. Леслав Яруч был хорошим сыщиком. И реакция у него тоже была хорошая. Поэтому он легко увернулся от летящих в него предметов, выхватил из кармана револьвер и с криком: «Стоять!» кинулся в погоню.

Промелькнули коридор, дверь, удивленные лица двух или трех посетителей, расположившихся на террасе. Официант Игорь, не касаясь ступеней, птицей слетел с террасы и бросился налево, в гору. Леслав не отставал. Он был чуть ли не в два раза старше, но в неплохой физической форме. Не потому, что вел здоровый образ жизни (как раз наоборот), а в силу изначальной крепости организма. Тем не менее молодость есть молодость. Особенно если мчаться за ней в гору. Постепенно Яруч начал отставать.

«Уйдет, – мелькнула мысль. – Ей-богу, уйдет. Сейчас за поворотом прыгнет в заросли, скатится вниз, потом выскочит на Коперника, а там проходными дворами…»

– Стой! – крикнул он снова. – Стой, или стреляю!!

Игорь, не выдержав, обернулся на бегу. Глаза у него были испуганные и одновременно какие-то бешеные. Леслав выстрелил, целясь выше головы, и добился своего – официант запнулся и упал, покатился по брусчатке. Тут же попытался вскочить, но его везение на этом закончилось – поскользнулся, чуть не упал снова, с трудом, отчаянно взмахнув руками, удержал равновесие… А Яруч был уже совсем рядом. Поднял Смит-Вессон и, замедляя шаг, скомандовал:

– Лицом вниз, руки на затылок!

Это было не по инструкции, но сыщик давно выработал для себя собственные правила. Просто с поднятыми руками и на ногах преступник, особенно профессиональный матерый бандит, оставался крайне опасен. Он мог в любой мгновение нанести из этого положения удар и броситься бежать. А вот уложенный лицом вниз и с руками на затылке значительно терял в свободе действий. Даже без наручников.

Официант снова обернулся. Теперь в его глазах не было ни испуга, ни бешенства, а только какая-то черная безысходность.

– Зря, – сказал он.

– Лицом вниз, руки на затылок, – повторил Яруч. – Ну?!

Он подошел вплотную и приставил ствол револьвера к виску беглеца. Официант медленно кивнул, отвернулся. Встал на одно колено, потом другое. Потом небрежно и спокойно, словно точно зная, что Леслав не выстрелит, левую руку положил на затылок, а правую сунул в карман, затем вытащил, быстро поднес ко рту и сделал глотательное движение. Снова обернулся. По его лицу катились крупные капли пота, хотя было совсем не жарко.

– Лучше уж смерть, сказал он. – И запомните. С ними нельзя бороться. Можно только подчиниться и делать, что говорят. Тогда есть надежда…

Он умолк, схватился руками за грудь, захрипел.

– Эй! – воскликнул Леслав и беспомощно огляделся. Вокруг не было ни единой души.

Официант повалился на спину. Выгнулся дугой. Его лицо посинело, глаза выкатились. Руки царапали горло, на губах показалась пена.

Леслав мало что мог сделать. Но он попытался. Приподнял тело, подсел под него, с большим трудом взвалил на плечи. Встал на дрожащих ногах. Официант был выше ростом и тяжелее. Пошатываясь, Яруч, как мог быстро, потрусил обратно к ресторану.

«Яд. Как же я проглядел…Теплая вода с марганцовкой. Рвота. Врач. Успеть бы донести…не упасть…» – бились в висках отрывочные мысли.

Он не успел. Примерно на середине дороги тело на его плечах задергалось в жутких судорогах, и Леслав был вынужден опустить его на брусчатку. А еще через две-три минуты официант по имени Игорь был мертв…

Они встретились у лавки ювелира Марка Шмулевича ровно в девять часов вечера. Забрали готовые патроны с серебряными пулями.

«Молодец, Марек, успел».

«Даже не спрашивайте, чего мне это стоило!»

«Не будем. Но – спасибо».

«И все-таки. Могу я узнать…»

«Бежать никуда не надо. Пока. Но двери на ночь запирай очень крепко. И никому не открывай».

«Я всегда так делаю».

«Вот и продолжай».

Вышли на улицу, сели в пролетку к Рошику Лошаднику, который, судя по всему, окончательно решил с головой окунуться в их опасные приключения, тронулись.

– Куда мы? – спросил Леслав.

– В церковь, – ответил Симай. – Покрова Пресвятой Богородицы, что на улице Славянского Братства. Теперь эти пули батюшка должен освятить, молитвы над ними почитать. Я договорился.

– Ага, – сказал Леслав. – Молитвы, значит. А почему именно батюшка?

– А кто ж еще? – удивился цыган.

– Ну… Почему не наш ксендз? Или пастор лютеранский?

– Силы той у пуль не будет, – убежденно сказал Симай. – Не спрашивай, почему.

– Лучше бы ты спросил, что мы узнали, – сказал Ярек.

– Я как раз к этому подходил. Что вы узнали?

Выяснилось, что узнала троица не многое. Покойный хоть и пользовался у коллег заслуженным уважением, характер имел замкнутый. Свою повседневную работу делал отменно, а о том, чем интересовался помимо нее, не распространялся. Он также имел полный и свободный доступ к старинным книгам и рукописям и не должен был ни перед кем отчитываться в том, что именно он берет их книгохранилища и с чем работает.

Им повезло, что пани Ева, сидящая на вахте, прониклась к случившемуся глубочайшим сочувствием (или, что вероятнее, поддалась напору сразу