нервы, помогающие находить новые эмоции. Вот почему на свете столько глупых, иначе говоря невежественных, безнравственных актрис и актеров». Глубоко убежденная, что актер больше любого другого художника должен обладать культурой, чтобы суметь изображать людей, различных по образу жизни и характеру, она пыталась создать в 1914 году на свои средства «Библиотеку для актрис».

В домике на тихой, тенистой римской улице, в квартале Номентано, она устроила спокойную обитель с превосходно подобранной библиотекой, чтобы актеры могли расширять свой кругозор. Кроме зала для собраний и библиотеки там было еще несколько комнат, уютных, наполненных цветами, где при желании можно было провести день и отдохнуть. Открытие этого дома прошло как блестящий светский праздник, на котором произносились восторженные речи, выражались самые радужные надежды. Но эта мечта Элеоноры Дузе просуществовала недолго; вскоре нашлись недовольные, пошли споры, критика и враждебные выпады, особенно со стороны самих же актеров, и Дузе, убежденная, что «каждый может и должен следовать только собственному призванию», снова вернулась к мысли с осени уехать куда-нибудь и взяться за работу. Вслед за Иветт Дузе хотела поехать в Милан, желая присутствовать на ее концерте, как вдруг отправила телеграмму: «Я боюсь… сама не знаю чего». Затем вскоре еще одну: «Август, 24. Вечер. Война. Никто больше не существует сам по себе. Никто больше не принадлежит себе».

Элеонора Дузе также оказалась вовлеченной в водоворот страстей. Располагая весьма скромными средствами, она тем не менее тратила деньги, как никогда прежде. Она писала солдатам, посылала им книги, одежду и многое другое. В 1916 году она отправилась в район боев с намерением выступать во «Фронтовом театре», организованном правительством с целью скрасить солдатский отдых. Однако, поняв, какая трагедия происходит на фронте, она почувствовала себя беспомощной; театр показался ей, как никогда, убогим, словно сделанным из папье-маше. «Это какая-то карикатура, – говорила она Сильвио ДАмико[287] – У меня было ощущение, что надвигается буря. Солдат был раздражен тем, что страна не понимает его, с откровенной неприязнью глядел на актеров и на их покровителей, претендующих на то, чтобы его развлекать. Одним словом, не было никакого контакта между нами и публикой, произошла величайшая бестактность». Разочаровавшись во «Фронтовом театре», Дузе тем не менее не покинула прифронтовой зоны, а продолжала помогать солдатам, чем только могла. Она писала письма, ухаживала за ранеными и даже специально отправилась с фронта в Милан, чтобы отвезти известие об одном из солдат его родителям. «Так я могу помочь каждому из вас и всем, сколько вас есть, страдающим в одиночестве», – говорила Дузе. «Мне все время необходимо слышать ее голос. Когда она говорит, мне кажется, что у меня снова есть обе руки», – сказал один инвалид-римлянин после ее отъезда.

В 1916 году Элеонора Дузе уступила настояниям актера Фебо Мари[288] и компании «Амброзио-фильм» и снялась в фильме «Пепел», сделанном по одноименному роману Грации Деледда[289]. «Эта работа полна для меня очарования, и я принимаюсь за нее с таким увлечением. Как я могла на целых пять лет забыть о своей душе!» – писала она в эти дни. Взяв на себя определенные обязательства, она, как и всегда в жизни, постаралась «быть хорошим солдатом, который, если ему приказано брать проволочные заграждения, не ждет, чтобы ему говорили об этом дважды». В течение трех месяцев, каждый день вставая в четыре часа утра, работала с утра до вечера: репетировала перед кинокамерой, чтобы добиться безукоризненной пластичности каждого жеста. Ее приводило в отчаяние, что режиссеры требовали лишь копии жизни, в то время как она всегда искала в искусстве отражение правды жизни. Во время съемок она больше всего боялась «крупных планов», которые казались ей всегда до чрезвычайности нескромными, и молила, чтобы ее оставляли в тени, снимали в манере Гриффита, без подчеркнутых ракурсов.

Фильм «Пепел» – это грустная история простой женщины из глухой деревушки Сардинии. Дузе говорила, что выбрала этот роман и эту героиню, потому что ей казалось, что для создания этого горестного образа, показанного на фоне сурового и величественного сардинского пейзажа, потребуются именно те совершенные средства пластической и психологической выразительности, которые и должен стремиться раскрыть «немой театр». Своей игрой она старалась показать самую суть образа, дать как бы синтез экспрессии, чтобы достичь перевоплощения. Это было противоположно тому, что делали Режан[290]и Сара Бернар, стремившиеся использовать кино для усиления риторического жеста.

Суровая лаконичность, сдержанность, интуитивно угаданная Дузе как выразительная сила кино, сделала «Пепел» еще одним красноречивым подтверждением созидательной силы ее искусства. Об этом напомнил Умберто Барбаро[291] в 1958 году на конференции, посвященной столетию со дня рождения Дузе.

Война кончилась, но «души и тела все еще пронизывал ветер сомнений и неуверенности, и никто больше не знал, как жить в этом мире». Долгие месяцы жила Дузе в состоянии мучительной неуверенности, колеблясь между внутренней потребностью вернуться к работе и боязнью появиться перед публикой после двенадцати лет перерыва. В конце концов она переехала в Англию, к дочери, желая прожить спокойно свои последние годы. Однако стоило ей оказаться в тихой семейной обстановке, как лихорадочная, непреодолимая тяга к работе, потребность следовать своему призванию охватила ее с небывалой силой. Дузе осталась совсем без средств, и, пожалуй, это и было тем толчком, который заставил ее набраться храбрости и вернуться в театр, чтобы удовлетворить свою жажду общения с людьми. Теперь, постигнув, как ей казалось, нечто большое и значительное, она надеялась, что сможет сказать людям что-то новое. Она вернулась на сцену скромно, незаметно, с первого же дня отказавшись и от грима и от парика. «Я появляюсь перед зрителями, не скрывая своего лица, на котором они увидят следы усталости, не пряча своих морщин и седины. Если они примут меня такой, какая я есть, я буду рада и счастлива. Если же нет, я снова вернусь в свое одиночество», – говорила она.

Марко Прага поощрял ее решение возвратиться к работе и всячески подбадривал ее, а Эрмете Цаккони предложил ей играть в его труппе. «Свершилось наконец, – писала она, – божественное предначертание. Блуждать по свету, как я это делаю, для меня все еще привлекательно! Все страдания, беспокойства – пустяки! Лишь бы не чувствовать себя мертвой еще при жизни».

Первый спектакль – «Женщина с моря» – состоялся 5 мая 1921 года в Турине, в том городе, где еще юной девушкой она пыталась пробовать свои силы. При появлении Дузе на сцене весь зал встал с места, и раздался такой ураган аплодисментов, что растроганная до глубины души актриса совсем растерялась и несколько секунд не могла прийти в себя. То же