перегнулся за борт.

– Ну-ка, Серег, свети сюда.

Проговорил нараспев:

Отче Озерной,

владей глубиной,

чаще шли в мережи

сома и лежня,

а мальгу – пореже,

храни нас и наши снасти

от всякой напасти.

Наклонил сосуд, и самогон с журчанием полился в озеро. Вода взбурлила, закипела, из глубины поперли громадные пузыри, разве что пар не валил. «Ни фига себе, – думаю. – Крепость-то какова! Не сивуха, а серная кислота. А мы ее стаканами глушим».

Побурлило, побурлило и успокоилось. Мужики, не отрываясь, смотрели на неподвижную, бурую в свете фонаря воду, словно ожидая, что оттуда-то кто-то выплывает. Никто, понятно, не появился. Назавтра, думаю, проспятся мужики и пожалеют, что зелье понапрасну извели. Мне-то без дела. Я в общем не пью и нынче не отставал ото всех исключительно ради более успешной интеграции в социум.

И тут лодочку закачало. По озеру заходили волны, хотя в воздухе – ни ветерка. То тут, то там вдруг поднимался пенистый бугор, от которого по воде расходились могучие круги.

– Туда свети, Сережка, туда, – возбужденно указывал всякий раз Макарыч.

Я едва успевал наводить свой «Люкс» на новое место. Напрасно – никого мы не узрели.

– Играет, – прошептал Володя.

– А чего играть зазря? – запальчиво вскричал Сенька. – Мы потолковать хотим.

Он сложил руки у рта рупором и закричал в воду:

– Эй, Озерной, выходи! Побеседуй с народом!

Но бурление уже стихло. Мы подождали немного, однако вода оставалась спокойной.

– Мало мы ему поднесли, – сказал Макарыч. – Лей еще.

Володя снял полиэтиленовую крышку со второй емкости, опустил горлышко баллона поближе к воде, чтобы не булькало, и аккуратно, тонкой струйкой начал лить самогон. Прозрачная хмельная влага тихо струилась во влагу озерную. Ни признака кипения или иной какой реакции.

– Вы, мужики, осторожнее, – сказал я. – Споите вашего Озерного.

– Пусть пьет! – закричал Сенька. – Нам не жалко.

– Жалко не жалко, а подсядет он на зелено вино – самогона не напасетесь.

А акватория хоть бы шелохнулась. Сколько я ни шарил лучом по темным водам – везде тишь да гладь.

– Сомлел, – прошептал Володя.

Очень убедительно прошептал, и я на миг с пьяных глаз поверил, что Озерной существует и что он реально вырубился от алкогольной интоксикации, и мне, скажу честно, стало жаль его. Отведав местного питья, я очень ясно представлял, как оглушила самогонка непривычного к сивухе водяного духа, который до сих пор получал ее в чисто символических дозах.

– Да, видать, перебрал, – согласился Макарыч.

Я выключил «Люкс», мы подождали еще немного, а потом Володя взял весла и погреб к смутно темнеющему вдали берегу.

– Эх, ребята, перестарались мы, – сказал я. – Тут главное дозу соблюсти.

– Кабы знать, какова его доза-то, – задумчиво протянул дядюшка. – Ведь не спросишь…

И тут в темноте на дно лодки шлепнулось и затрепыхалось что-то живое, но, судя по звуку, небольшое. Остро запахло рыбой.

– Вышел! Вышел, родимый! – зашумел спросонок Сенька, успевший уже задремать.

Я был разочарован – ожидал, что Озерной окажется более внушительной комплекции. Все же не эльф-малютка. И не лужей заведует, а приличным озером. Мокрое, конечно, не Байкал, хотя если мерить человеческими мерками, то по должности Озерного можно поставить в один ряд с директором крупного рыбзавода. Ему и рост, и брюхо подобают. А тут – кроха…

– Серега, давай освещение, – скомандовал Макарыч.

Я включил фонарь. На дне лодки трепыхалась рыбина среднего размера. Я не ихтиолог, а с ходу определил, что это сазан. Вот вам и весь Озерной.

– Глянь-ка: налим! – промолвил Володя.

– Это хозяин нас за выпивку отдаривает, – сказал Макарыч.

Сенька, пошатываясь, встал во весь рост и поклонился:

– Спасибо, батюшка.

Плоскодонка закачалась, и Сенька чуть не грохнулся за борт.

– Сядь, дура, – прикрикнул на него Макарыч. – Лодку перевернешь.

Шлеп!

В воду на дне лодки с брызгами плюхнулась вторая рыбина.

Шлеп!

Еще одна.

– Ай да Озерной, – приговаривал Володя при каждом новом подарке.

Затем зачастило. Шлеп! Плюх! Шлеп! Шлеп! Плюх! Плюх! Шлеп! Шлеп! Шлеп! Шлеп! Шлеп! Плюх! Рыбьи тела, сверкающие в свете фонаря, взлетали из воды и, описав дугу над бортом, низвергались в лодку. Словно в мутной озерной глубине установлен рыбомет, из раструба которого струей бьет рыба. Самого Озерного мы не видели.

– Каково мечет, а! – в восторге заливался Сенька.

Жесткий мокрый хвост хлестнул меня по лицу. Небольшая щучка вспрыгнула Макарычу на колени и защелкала челюстями. «Гляди, добро отхватит!» – завизжал Сенька, но дядя, не потеряв достоинства, скинул хищницу вниз в общую кучу. Плоскодонка быстро наполнялась. Мы в буквальном смысле погрязли по колено в рыбе, а она все хлестала и хлестала в лодку. Гондола наша осела по самые края и начала черпать воду бортами. Тут уж стало не до радости.

– Выбрасывай ее на хрен, – закричал Макарыч. – Потонем.

Народ бросился срочно избавляться от излишков – предложение явно превышало спрос. Мы швыряли рыбу в воду, а Озерной – к нам в лодку.

Так соревновались мы некоторое время, а потом рыбомет вдруг заклинило – сырье кончилось или Озерной устроил себе перекур. Мы сгоряча продолжали скидывать назад дармовой улов, пока дядюшка не опомнился:

– Стой! Хорош бросать. Как-нибудь дотянем до берега.

Перегруженная ладья медленно поползла по спокойной воде.

Народ был в полном отпаде. Такого исхода экспедиции никто не ожидал.

– Ехали на свару, а привалило това… – начал дядюшка и осекся, клацнув зубами.

Что-то ударило в дно лодки.

Бадамц!

Гондола подпрыгнула, хлебнув воды. Как в фильме «Челюсти».

Бум!

Я чуть не свалился в клокочущую воду. Удержался, направил свой «Люкс» вниз, и мне почудилась в глубине неясная тень. Тень прошла под днищем плоскодонки и развернулась для новой атаки.

– Ох ты, залягай тебя лягушка! Озерной обиделся, что мы его гостинцем гребуем, – всполошился дядюшка. – Не надо было рыбу-то выбрасывать.

«Люкс» – фонарь мощный, но луч почти не проникал в воду, ломаясь во взбаламученной среде, и все же я готов был поклясться, что вижу, как тень зашла на цель и ринулась к нам.

Банг!!!

Дядюшка, с трудом удерживая равновесие, поднялся во весь рост и заговорил покаянно:

Хозяин озерный,

тебе мы покорны,

прости без покоры.

Зарос на дне бел-горюч камень

илом и ракушей,

вода моет сушу,

а прощенье – душу.

– У Макарыча на всякий случай заговор есть, – восхитился Сенька.

Что помогло – заговор, покаянье или сам Озерной утомился, но только толканулся он еще разок в лодочное дно, уже слегка – для острастки, – и угомонился. Мы кое-как добрались до суши и выкатились из рыбных завалов на прибрежную траву.

Лежу я, гляжу в звездное небо и не могу отвязаться от засевшего в голове изречения. Один парень, с которым мы раз добирались до Питера на перекладных, называл его третьим законом термодинамики: «Несмотря на любые обратные доказательства, вся вселенная состоит только из двух основных субстанций: магии и дерьма». Сейчас я внес бы поправку: магии и рыбы. Ночная вселенная пропахла насквозь рыбьей слизью, коей мы перемазались с головы до ног…

Рыболовецкая артель посовещалась, Сенька взял у меня фонарь, сбегал домой и принес несколько мешков. Мы запихнули в них добычу, переложив травой, чтоб не протухла до утра, и страшно возбужденные вернулись на базу. Спать не хотелось, и хмель повыветрился. Сварили уху, распределили оставшуюся толику самогона и долго обсуждали, что делать с нежданным подарком.

– Сбыть надо, – решил Макарыч. – Завтра Валька на автолавке поедет, ей и отдадим. Пусть в городе продаст.

Утром просыпаюсь, Володя сидит за столом и вертит в загорелых руках стакан.

– Расчухался? – мрачно вопросил он. – Что, Серега, во хмелю сладко, по хмелю гадко?

– А наши где?

– Макарыч с Семеном к дороге пошли. Два мешка рыбы поволокли. Ты как, поправишься?

Вопрос риторический и задан был из сострадания – поправляться нечем. Впрочем, я бы в любом случае отказался. Вышел к озеру и сел на травке.

Утреннее солнце сияло на ясном небе с той же неистовой первобытной силой, что и звезды ночью. Над самой водой неподвижно завис пласт испарений, в атмосфере – тишь и благость, ни малейшего дуновения. Зато озеро Мокрое неистовствовало, словно его судороги корчили. Пробегала вдруг