000 фунтов расплавленного металла, – лаконично сообщает одна из мюнхенских газет. – Мощность взрыва была столь велика, что все дома в городе были потрясены до основания. Тела четверых рабочих были разорваны взрывом на мелкие кусочки, один человек сгорел заживо, и еще множество получили сильные ожоги»[192].

Выплавка чугуна и стали относилась к числу самых грязных и шумных отраслей промышленности, и она сильно меняла целые области Европы. То, что раньше было деревянным или каменным, теперь отливали из металла, так что потребность в нем была велика. Из чугуна делали мосты, лестницы, стропила, даже дымовые трубы. Оглушительно громкое пыхтение, шипение, треск, шум и грохот окружали мужчин в кожаных фартуках, стоявших у раскаленных докрасна доменных печей. Во время выплавки меди, которая на многих фабриках начиналась в половине третьего ночи, раздавалось шипение, похожее на шум штормового ветра, – это серная кислота выходила из пузырящегося жидкого металла. Сурьма и сера со свистом улетучивались, а кобальт, никель и олово образовывали шлаки. Газета Berg– und Hüttenmannische Zeitung от 1 ноября 1872 г. рассказывала о процессе выплавки стали новым, бессемеровским, методом: «В данном периоде наряду с азотом выделяется большое количество окиси углерода, отсюда большая сила кипения при фришевании… В печи шум, отчетливо слышны звуки взрывов, и появляются фиолетовые полосы».

Джон Коккериль (1790–1840), бельгийский предприниматель с английскими корнями, стал одним из первых сталелитейных магнатов Европы. В имении Серен, близ Льежа, он буквально на пустом месте создал гигантский промышленный ландшафт. Рядом с шахтами, где добывали уголь и металл, он построил и металлургический завод. Коккериль изготавливал рельсы для железнодорожного транспорта, которому было суждено большое будущее. Более 20 паровых машин шипели и скрежетали днем и ночью. В этом сталелитейном концерне, который по сей день занимается производством современных паровых котлов и локомотивов, уже тогда работали более 7000 человек. Европейские газеты и журналы чествовали чугуно– и сталелитейное предприятие Коккериля как «величайшую в мире фабрику»[193]. В Льеж зачастили журналисты и рядовые посетители, желавшие своими глазами взглянуть на молох индустриализации и услышать его голос.

Репортер нюрнбергского издания Friedens– und Kriegs-Kurier, посетивший фабрику Коккериля в 1839 г., был поражен до глубины души, хотя сам был родом из знаменитого центра развития металлургии и успел повидать многое. Деревня Серен, лежащая на левом берегу Мааса и населенная почти исключительно фабричными рабочими, внезапно предстала перед ним как «лес огромных дымящих труб, она сразу привлекала внимание путешественников, незнакомых с этой местностью, своим видом и непрестанным шумом»[194]. Фабрика отличалась «колоссальной величиной и протяженностью, а также чрезвычайно высоким уровнем механизации»; по мнению корреспондента, во всей Европе едва ли нашлось бы второе такое предприятие. Среди деревенских домов и фабричных цехов, расположенных прямо на берегу Мааса, постоянно раздавались рев, гром и скрежет, из громадных труб с адским шипением вырывалось пламя. «Ужасающий шум, днем и ночью наполняющий эти места, производит неизгладимое впечатление». По вечерам в Льеже «небо все время красноватое, будто подсвеченное заревом далекого пожара»[195].

Газеты XIX в. достаточно часто публиковали подобные репортажи. Они пробуждали в читателях любопытство. Людям хотелось лично побывать на фабрике, чтобы своими глазами увидеть ее и услышать ее звучание. Бюргеры, литераторы, художники и музыканты потянулись в паломничество к этим грохочущим храмам Современности. Начиная с 1880 г. посещение фабрик вошло в моду. Дамы в украшенных кружевом платьях и господа в сюртуках и цилиндрах группами прогуливались по шумным и жарким цехам, где мокрые от пота рабочие занимались литьем стали и изготовлением паровых котлов. С восторгом и некоторым ужасом люди созерцали громадные машины, докрасна раскаленный металл и летящие из-под молотов искры. Они покидали цех с чувством некоторого облегчения: какое счастье, что им не приходится зарабатывать себе на кусок хлеба таким тяжким трудом. Посетители шли нескончаемым потоком, так что на некоторых фабриках эти осмотры в конце концов пришлось запретить, поскольку они мешали производственному процессу.

Путеводители, репортажи в прессе, открытки с индустриальными мотивами – свидетельства неподдельного восхищения промышленностью, свойственного той эпохе[196]. В томе, посвященном Рейнланду (1892), путеводитель Baedeker[80] увлеченно описывает сталелитейную фабрику Круппа в Эссене. Над огромной территорией доминирует «похожая на маяк» конструкция высотой 69 м. «Она принадлежит огромному паровому молоту весом 1000 центнеров, – поясняет путеводитель. – В новом великолепном здании со стеклянной крышей располагаются гидравлические кузнечные прессы для литой стали и прокатный стан для бронепластин. Численность рабочих достигает 15 000 человек, некоторые из них проживают совместно в своего рода поселке. Посетители не допускаются»[197].

Напротив, Чарльз Диккенс на страницах своего еженедельника Household Words описывал повседневную жизнь английских рабочих критически и требовал перемен. В 1850 г. он посетил бумажную мельницу-фабрику, расположенную в Кенте, на берегу речки Дарент, и сразу обратил внимание на сельскую идиллию этих мест: пение соловьев, жужжание пчел, шелест листвы. Однако вблизи фабрики звуковой ландшафт изменился до неузнаваемости. Диккенс услышал «стук и рокот, будто некий могучий исполин занят тяжким трудом»[198]. Один из работников показал ему, где собирают тряпье, измельчают его и варят в шипящих котлах, после чего писатель отправился в то помещение, где с помощью специальной паровой машины происходило измельчение сырья. «Вокруг стук и треск, грохот и скрежет, а она упоенно рубит и режет – ничего подобного не выпадало даже на мою австрийскую долю», – описывает свои впечатления Диккенс[199].

Даже высокочувствительный Генрих Гейне не отказался от погружения в шум и грязь. В сентябре 1824 г., во время своего путешествия по Гарцу, он посетил несколько шахт, где смог лично увидеть, в каких условиях работают горняки. Вместе со своими друзьями-студентами он спустился в серебряный рудник шахты «Каролина» в Клаустале и впоследствии описал свои неприятные акустические впечатления. «Я сначала спустился в “Каролину”. Это самая грязная и унылая “Каролина”, которую я когда-либо знавал. Ступеньки покрыты липкой грязью… Там, внизу, неясный шорох и жужжанье, то и дело натыкаешься на балки и канаты, которые непрестанно движутся, поднимая наверх бочки с кусками руды или рудничную воду… До самых нижних галерей, – люди уверяют, что там уже слышно, как американцы кричат “ура, Лафайет!” – я не дошел: говоря между нами, и то место, где я побывал, мне показалось достаточно глубоким – непрерывный гул и свист, таинственное движенье машин, журчание подземных ручьев»[81][200].

В январе 1827 г. корреспондент Düsseldorfer Zeitung был обеспокоен «шумом и скрежетом» пароходов на Рейне. Он пишет, что рыбная ловля уже терпит урон и можно опасаться того, что «шум, который производят эти суда во время движения, со временем распугает