– Господи, – сказал горбун, – это же не цивилизованные условия!

– Точно так. Впрочем, в характере Эрика.

– Хорошо, а что у тебя есть? Мне все-таки больше нравятся мои личные покои – там освещение лучше…

– Ты разделил со мной обед, – сказал я. – А теперь я хочу попросить тебя о небольшом одолжении. Если ты выполнишь мою просьбу, обещаю: я сделаю все, чтобы помирить тебя с Обероном.

– И чего же ты от меня хочешь?

– Я всегда восхищался твоим искусством, – сказал я, – но всегда хотел иметь одну нарисованную тобой картину. Ты же помнишь маяк Кабры?

– Конечно. Я там часто бывал. И знал тамошнего смотрителя, Жупена. Мы играли с ним в шахматы.

– Больше всего на свете, – продолжал я, – мне хотелось бы увидеть одно из твоих волшебных изображений этой большой серой башни.

– Очень простой сюжет, – ответил Дворкин, – и довольно приятный. Помнится, я даже делал кое-какие предварительные этюды, но дальше как-то не пошло. Других забот было полно. Я принесу тебе один из них, если хочешь.

– Нет, – сказал я. – Мне бы хотелось иметь нечто посущественнее: чтобы эта прекрасная вещь скрашивала бы мое одиночество, служила бы мне утехой… да и всем прочим, кто попадет сюда после меня.

– Похвально, – произнес он. – Только как ты себе это представляешь?

– Есть вот такое стило, – сказал я (ложка к тому времени стала весьма острой), – а рисунок мне бы хотелось иметь на дальней стене, чтобы я любовался им, когда отдыхаю.

Дворкин некоторое время молчал.

– Освещение ни к черту, – заявил он наконец.

– У меня есть несколько коробков спичек. Я буду зажигать их одну за другой и светить тебе. А можно еще солому зажечь, если спичек не хватит.

– Далеко не идеальные рабочие условия.

– Знаю, о великий Дворкин, и прошу прощения! – воскликнул я. – Увы, это лучшее, чем я располагаю. Однако произведение искусства, созданное твоей гениальной рукой, будет безмерно скрашивать сие убогое существование.

Он опять захихикал.

– Ну хорошо, – согласился он. – Только ты должен будешь светить мне и потом, чтобы я смог нарисовать еще и путь назад, в свою камеру.

– Согласен, – сказал я, нащупывая в кармане спички.

У меня было три полных коробка и один початый.

Я вручил мастеру ложку и подвел к стене.

– Как инструмент? – спросил я.

– Это заостренная ложка, не так ли?

– Совершенно верно. Скажи, когда будешь готов, и я зажгу спичку. Тебе придется рисовать очень быстро, потому что запас спичек очень мал. Половина пойдет на маяк, а вторая – на твой собственный рисунок.

– Хорошо, – согласился Дворкин.

И я зажег первую спичку.

Он принялся рисовать на влажной серой стене. Сначала он очертил вертикальный прямоугольник, как бы раму будущей картины. Потом под его рукой стали возникать очертания маяка. Поразительно, в своем он уме или нет, но искусство старого мастера не поблекло с годами. Я зажигал спичку за спичкой, держа каждую за самый кончик, а потом плевал на пальцы, и, когда правой рукой держать было уже невозможно, хватал спичку левой уже за обуглившийся конец, и переворачивал ее, давая ей догореть до самого конца, прежде чем зажечь следующую.

Когда иссяк первый коробок, Дворкин уже покончил с башней и принялся за море и небо. Я всячески подбадривал его, бормоча слова восхищения.

– Здорово! Просто великолепно! – сказал я, когда рисунок был почти закончен.

Потом он заставил меня истратить еще одну спичку, чтобы поставить на картине свою подпись. К тому времени у меня почти иссяк второй коробок.

– А теперь полюбуемся картиной, – заявил он.

– Если ты хочешь вернуться в свои апартаменты, любоваться картиной придется мне одному, – сообщил я. – Спичек осталось слишком мало, чтобы мы могли себе позволить войти в роль искусствоведов.

Он немного обиделся и надулся, но тем не менее сразу отошел к другой стене и принялся рисовать, едва я зажег следующую спичку.

Дворкин изобразил маленький кабинет, череп на столе, глобус рядом, а стены сплошь в стеллажах с книгами.

– Ну вот и отлично, – сказал он, когда я, покончив с третьим коробком спичек, вытащил последний, неполный.

Ему потребовалось еще шесть спичек, чтобы закончить рисунок, и одна, чтобы его подписать. При свете восьмой спички он внимательно осмотрел свою работу (у меня теперь оставалось всего две спички), быстро шагнул вперед и исчез.

Спичка догорела до самого конца и обожгла мне пальцы; пришлось ее бросить. Она зашипела, упав в сырую солому, и погасла.

Я стоял посреди камеры, содрогаясь в смятении чувств. И тут вдруг снова услышал голос Дворкина где-то рядом.

– Я только что сообразил, – сказал он. – Как же ты будешь любоваться картиной в такой темноте?

– О, я неплохо вижу в темноте. Я так долго живу с ней, что мы, можно сказать, сроднились.

– Понятно. Я ведь просто так поинтересовался… Посвети мне, чтобы я мог уйти.

– Хорошо, – согласился я, доставая предпоследнюю из оставшихся у меня спичек. – Но в следующий раз приходи, пожалуйста, со своим светом: спичек у меня уже нет.

– Ладно! – ответил он.

Я зажег спичку. Он подошел к своему рисунку, сосредоточился, прошел сквозь него и снова исчез.

Я быстро обернулся к маяку Кабры и сосредоточился на нем, пока эта спичка не погасла. Да, магия в рисунке чувствовалась.

Но вот хватит ли мне последней спички?

Нет, пожалуй, нет. Здесь мне потребуется сосредотачиваться дольше, чем с Козырем, чтобы пройти на ту сторону.

Что бы мне поджечь? Солома слишком сырая, могла и не загореться. Жуть: передо мной открыты врата, путь на свободу, а я не могу ими воспользоваться.

Мне нужно пламя, которое будет гореть достаточно долго.

Тюфяк! Он сшит из ткани и набит соломой. Эта-то солома достаточно сухая, да и ткань сама по себе горит.

Я расчистил половину камеры, до голого камня. Поискал свою заточенную ложку, чтобы распороть тюфяк. Проклятье! Дворкин уволок ее с собой!

Пришлось рвать тюфяк голыми руками. Поддался он не сразу. Я вытряхнул сухую солому на пол и сложил кучкой. Рядом положил саму тряпку, если потребуется дополнительное топливо. Чем меньше дыма, тем лучше. Если пройдет стражник, это привлечет ненужное внимание. Хотя вряд ли: меня кормили как раз недавно, а еду приносили раз в день.

Я зажег последнюю спичку и поджег с ее помощью пустой коробок. Когда тот загорелся, поднес его к соломе.

Получилось не сразу. Солома все же была более сырой, чем я надеялся, хотя эта горсть была из самой середины. Но в итоге все же разгорелась, для этого пригодились два из трех пустых коробков – хорошо, что я не выкинул их в сливное