воистину сотворил нечто очень дурное. В те мгновения я не надеялся когда-нибудь вновь увидеть солнечный свет. Теперь я видел – и понимал, что выпустил на волю то, с чем чертовски трудно будет совладать. Даже сейчас там, в долине Гарната, шевелилось нечто. Я сотворил такое, чего никогда не бывало прежде в течение всего долгого правления Оберона: проложил новый путь в Амбер. И проложил лишь для самого худшего. Настанет день, когда правитель Амбера – кто бы он ни был – задастся вопросом, как этот проклятый путь закрыть. Я прекрасно это понимал, видя порождение моей ярости, боли и ненависти. Если я однажды воцарюсь в Амбере, мне придется исправлять результаты собственных деяний, а это всегда дьявольски трудная задача. Я снова опустил подзорную трубу и вздохнул.

«Что ж, быть по сему, – решил я. – А пока неплохо бы отправить Эрику нечто такое, что подарит ему бессонницу».

Я быстро позавтракал, затем, снарядив «Бабочку», поднял парус, отдал швартовы и вышел в море. Жупен обычно к этому времени уже вставал, но, видимо, он тоже терпеть не мог прощаться.

Я хорошо знал, куда мне надо плыть, но не был еще уверен, какой именно путь избрать. Я поплыву сквозь Тени, по чужим морям – и все же это лучше, чем путешествие по суше, где властвуют выпущенные мною же на волю силы зла.

Я плыл к берегам почти столь же блистающим, как сам Амбер, к почти бессмертному краю, к краю, которого нет – больше нет. Тот край давным-давно поглотил Хаос, но его Тень обязана где-нибудь существовать. Мне осталось лишь найти ее, узнать и снова сделать своей, как в давние времена. А потом, обеспечив себе надежные тылы, я сделаю еще одну вещь, какой никогда не видывал Амбер. Как именно, я пока не знал, но пообещал себе, что в день моего возвращения в бессмертном городе будут греметь ружейные залпы.

Я плыл сквозь Тень, и белая птица моих желаний[90] опустилась мне на правое плечо. И я написал записку и привязал к ее лапе, и птица улетела прочь. А в записке было сказано: «Я иду», и стояла моя подпись.

И не знать мне покоя, пока не свершится моя месть, а трон не станет моим, и всякий, кто встанет на моем пути, да услышит – спокойной ночи, милый принц![91]

Солнце висело над моим левым плечом, ветер наполнял паруса и гнал яхту вперед. Я выругался, а потом вдруг рассмеялся.

Я был свободен и в бегах, но своего я добился. И теперь у меня был нужный мне шанс!

Черная птица моих желаний опустилась мне на левое плечо. И я написал записку и привязал к ее лапе, и птица улетела на запад. А в записке было сказано: «Эрик, я вернусь», и стояла подпись – «КОРВИН, ПОВЕЛИТЕЛЬ АМБЕРА».

Демонов ветер[92] влек меня к востоку от солнца[93].

Ружья Авалона

Бобу и Филлис Розманам

Глава первая

Выпрыгнув на берег, я сказал: «Прощай, “Бабочка”!», и суденышко скользнуло с отмели на глубокую воду. Я знал, что лодка сама вернется к маяку Кабры, ведь остров находился рядом с Тенью.

Потом я обернулся к черной гряде деревьев вдоль берега – дальний путь предстоял мне теперь – и направился к ним, проводя необходимые изменения. Безмолвный лес цепенел в предутренней прохладе, и это было хорошо.

Я еще недобрал в весе фунтов с полста, и в глазах у меня порой двоилось, но все потихоньку наладится. Мне удалось бежать из темниц Амбера и слегка поправить здоровье, спасибо безумцу Дворкину и пьянице Жупену – именно в таком порядке. Сейчас же мне предстояло отыскать одно место, особое место, что похоже на другое место – которого более не существовало. Я нашел путь. И двинулся по нему.

Через некоторое время я остановился у дуплистого дерева, которое должно было расти здесь, пошарил внутри, извлек свой серебряный клинок и пристегнул к поясу. Не важно, что он остался где-то в Амбере. Сейчас он был здесь, потому что лес, где я шел, находился в Тени.

Так я шагал несколько часов, а солнце незримо болталось где-то за левым плечом. Потом передохнул и пустился дальше. Как здорово это было: видеть листья и скалы, сухие колоды деревьев и живые стволы, траву и темную землю. И вновь ощущать дивные летние запахи, слышать ни с чем не сравнимое лесное жужжание и чириканье. Бог мой! Как дорожил теперь я глазами! Обрести их вновь после почти четырехлетней тьмы – для такого мне не хватало слов. А уж разгуливать на воле…

И я шел. Утренний ветерок колыхал мой изодранный плащ. Должно быть, я выглядел лет на пятьдесят: изможденный, морщинистый, тощий. Кто теперь меня узнает?

Я шел, шел сквозь Тени, двигаясь к нужному месту. И не дошел. Наверное, я стал слишком мягким.

Случилось вот что…

На обочине валялись семеро, и шестеро из них мертвыми лежали в лужах крови в различной степени расчленения. Седьмой полулежал, привалившись к замшелому стволу древнего дуба. Клинок поперек коленей, из обширной раны в правом боку все еще сочилась кровь. Без брони, хотя кое на ком из мертвецов доспехи были. Серые глаза начинали стекленеть. Костяшки пальцев ободраны, дыхание еле заметно. Из-под кустистых бровей он наблюдал, как вороны выклевывают глаза у трупов. Меня он, похоже, не видел.

Надвинув капюшон пониже, я наклонил голову, чтобы скрыть лицо, и подошел поближе.

Некогда я знал этого человека – или другого, очень на него похожего. Клинок шевельнулся. Острие обратилось ко мне.

– Я друг, – сказал я. – Пить хотите?

Немного поколебавшись, он кивнул:

– Да.

Я откупорил фляжку и подал ему.

Он отхлебнул, закашлялся, выпил еще.

– Благодарю вас, сэр, – сказал раненый, возвращая фляжку. – Жаль только, что нет чего-нибудь покрепче. Чертова царапина!

– Есть и покрепче. Если считаете, что осилите.

Я вытащил пробку из малой фляжки и вложил ее в протянутую руку. От глотка Жупенова пойла он зашелся кашлем едва ли не на полминуты. А потом улыбнулся левой стороной рта и подмигнул мне.

– Так-то лучше. Вы не будете возражать, если я капну немного на бок? Ненавижу тратить зря добрый виски, но…

– Если надо, лейте хоть все. Правда, ваши руки сейчас не выглядят достаточно твердыми. Давайте помогу.

Он согласился; я распахнул на нем кожаный колет и вспорол кинжалом рубаху, чтобы видеть рану. Выглядела она скверно – глубокий опоясывающий разрез сантиметров на десять