– Так. А Каин?

– Он еще в Амбере. Наслаждается жизнью. В основном вино и женщины.

– А Жерар?

– Он адмирал всего флота.

Я вздохнул с некоторым облегчением. Я опасался, что его неучастие в том морском сражении может стоить ему расположения Эрика.

– А что с Рэндомом?

– Сидит здесь же, на верхнем ярусе.

– Что? Неужели его схватили?

– Да. Он прошел Образ Ребмы и появился здесь с арбалетом наготове. Успел ранить Эрика, прежде чем его схватили.

– Ну да! А почему тогда не убили на месте?

– По слухам, он женат на вельможной даме из Ребмы. Портить отношения с Ребмой Эрик сейчас не хочет. У Мойры под рукой немалое королевство, поговаривают, будто Эрик даже подумывает сделать ее своей королевой. Слухи, конечно. Но занятные.

– Да уж, – сказал я.

– Вы ведь ей нравились, правда?

– Возможно. А ты-то откуда знаешь?

– Когда Рэндома судили, я там был. И успел с ним поговорить. Леди Виала, которая утверждает, что она жена Рэндома, просит разрешения присоединиться к нему в тюрьме. Эрик пока не решил, что ей ответить.

Я вспомнил о слепой девушке, которой никогда не видел. Надо же.

– Давно все это произошло?

– М-м-м… Тридцать четыре дня назад, – ответил Рейн. – Да, Рэндом тогда объявился. А неделей позже Виала подала свое прошение.

– Необычная, должно быть, дама, если она действительно любит Рэндома.

– Мне так кажется, – сказал Рейн. – Более странный брак трудно себе представить.

– Если сумеешь снова увидеть Рэндома, передай ему мой привет и мои соболезнования.

– Хорошо.

– А как поживают мои сестры?

– Дейдра и Ллевелла по-прежнему в Ребме. Леди Флоримель у Эрика сейчас в фаворе и блистает при дворе. О Фионе в настоящее время ничего не знаю.

– О Блейзе какие-нибудь вести были? Я думал, он мертв.

– Должен быть мертв, – сказал Рейн. – Но тела его так и не нашли.

– Бенедикт?..

– Как не было, так и нет.

– А Бранд?

– Ни слова.

– Ну вроде перебрали все семейное древо, насколько я его помню. А ты как, новых баллад не написал?

– Нет, – ответил он. – Работаю потихоньку над «Осадой Амбера», но она останется для подполья, если вообще увидит свет.

Я просунул руку в окошечко под дверью.

– Коснись моей руки, Рейн, – попросил я и тут же почувствовал ответное пожатие. – Я очень благодарен тебе за все. Но прошу: не приходи ко мне больше. Не стоит навлекать на себя гнев Эрика.

Он еще раз сжал мою руку, что-то прошептав, и мы расстались.

Я нащупал пакет, который он мне принес, и с жадностью набросился на мясо. Потом съел хлеб. Я уже почти забыл вкус нормальной пищи. После сытной еды меня стало клонить в сон, и я уснул. Спал я, правда, недолго, а проснувшись, откупорил одну из бутылок с вином.

В моем ослабленном состоянии мне потребовалось совсем немного, чтобы захмелеть. Я закурил сигарету, уселся на тюфяк спиной к стене и задумался.

Я помнил Рейна еще совсем ребенком. Я давно уже стал взрослым, а он был соискателем на должность придворного шута. Тоненький умный мальчик. Над ним часто смеялись, в том числе и я. Но я писал музыку, сочинял баллады, а он где-то раздобыл лютню и сам научился на ней играть. Вскоре мы уже пели дуэтом, и все такое, и Рейн мне нравился все больше и больше. Мы вместе работали, он составлял мне компанию и в фехтовании. Правда, почти ничего не умел, но мне было стыдно за прежнее свое поведение в отношении мальчика, который потом так мне помог, так что я выбил из него былую неуклюжесть и обучил вполне достойно работать саблей. Мне ни разу потом не пришлось об этом пожалеть, ему, полагаю, тоже. Вскоре парень стал менестрелем при дворе Амбера. Я продолжал называть его своим пажом, а когда грянула война с исчадьями тьмы из Тени Вейрмонкен, Рейн стал моим оруженосцем, и мы всегда были вместе. После битвы у Водопадов Джонса[88] я посвятил его в рыцари по заслугам. А позднее Рейн потихоньку начал обгонять меня в том, что касалось стихосложения и музыки. Он носил алое, а слова его были золотыми. Я крепко любил его; таких друзей в Амбере у меня было всего двое или трое. Но я не думал, что он осмелится так рисковать, чтобы принести мне доброй еды. Вряд ли кто другой решился бы. Я глотнул еще вина и выкурил еще сигарету, да благословенно будет имя твое, добрый Рейн. Вот только долго ли удастся ему продержаться?

Окурки и опустевшую в конце концов бутылку я спрятал в изголовье под соломой. Мне не хотелось, чтобы кто-нибудь обнаружил остатки моего пиршества, если вдруг нагрянет обыск. Я съел все, что принес Рейн, и впервые за все время заключения почувствовал себя сытым. Вторую бутылку вина я все же оставил на потом, для следующего сеанса опьянения и забвения.

А когда закончился и он, я вернулся к прежнему циклу самобичеваний.

Я надеялся главным образом на то, что Эрик не получил полной власти. Да, он стал королем Амбера, но он не знал всего. Пока. До отца ему еще далеко. А значит, есть шанс, один на миллион, который может сработать в мою пользу. Такой скромный, но лишь благодаря этому мне удавалось сохранять остатки рассудка, не кануть в бездну отчаяния.

Но возможно, я все же порой терял рассудок. Не знаю. Кое-что из тех дней я не помню совершенно, сейчас, когда стою здесь, на рубеже Хаоса. Бог его знает, что тогда происходило, и никаких зацепок у меня нет.

Впрочем, добрые господа доктора, с нашей семейкой вам все равно не разобраться.

Я валялся на тюфяке, расхаживал по камере, и все в полнейшей тьме. А вот слух у меня предельно обострился. Я слышал, как шуршат по соломе крысиные лапки, как где-то вдали стонут узники, как отдаются эхом шаги стражника, который несет мне еду. Я даже неплохо научился определять направление и расстояние.

Думаю, что и обоняние у меня тоже стало значительно тоньше, но вот воспринимать эти запахи мне решительно не хотелось. Кроме понятных тошнотворных ароматов самой камеры я уже довольно долго ощущал явственную вонь разлагающейся плоти. Интересно, если я умру, скоро ли это заметят? Сколько кусков черствого хлеба и мисок баланды останутся несъеденными, прежде чем стража решит проверить, как тут внутри у меня дела?

Ответ на этот вопрос мог оказаться весьма важен.

Запах смерти был весьма стоек. На мой взгляд, он меня преследовал уже с неделю.

Я пытался экономить, противостоять искушению насколько возможно, но вот у меня осталась лишь одна пачка сигарет.