Мои губы дернулись в улыбке, и я перестала думать про автобус. Хорошо, когда есть дом. Хорошо, когда ждут. Хорошо, когда кто-то вяжет тебе носки с любовью в каждой петельке.

Распахнув глаза, я не понимала, что произошло. Надрывался мобильник и дверной звонок, Геката нервно скреблась лапками в балконную дверь. Я задремала, а потом вырубилась на подвесном кресле. Одеяло, что еще два часа назад совершенно точно лежало в комнате на раскладном диване, рухнуло под ноги. Белый микроавтобус исчез.

Нажимая на зеленую трубку мобильника, я побежала к входной двери, в которую уже не звонили, а барабанили.

– Кира! – раздался голос и с порога, и из телефона. – Я тебе десять минут названиваю, – на пороге стоял Женя, – ты забыла? Ты что, в туалете была?

– Жень, заходи… – терла я глаза, – я уснула. Сейчас, пять секунд! Возьму рюкзак…

– Вижу, вы с Максом прям зажгли! Его не было сегодня в лаборатории. Тоже дрыхнет.

Я снова сунула на дно рюкзака пару метательных ножиков, влезла в обтягивающие черные джинсы с дырявыми коленками, черную футболку (три!), черную бейсболку и толстовку (тоже черную, но оттенка мокрого асфальта).

– Готова. Едем!

Женя шагнул через порог, но дальше решил не проходить.

– У тебя ремонт? – наяривал он по выключателям. – Или ты за свет не платишь?

– А… это лампочки перегорели, – соврала я. – Максим обещал починить.

– Ясно, ну поехали.

Женя заметил юркнувшую вдоль стены Гекату, сказав:

– Там осталось полно еды для хорьков. Целые короба. Заберешь как раз. Не кусает тебя?

– Нет, она меня любит.

– Ведь больше ей некого, – захлопнул он дверь, а я задумалась.

Что, если мы с Максом решились на роман, потому что больше любить нам некого?

И вообще, любовь между нами или что? Разговение чувств и эмоций, накопившихся в каждом за полгода? Жажда, что мы не позволяли себе утолить?

– На дело? – заценил Женя мой черный прикид. – Грабить Воронцовых собралась?

– Ага, украду пару трупиков летучих мышей и два мешка корма для хорьков.

– Ты только в обморок не падай.

– Не перепутал меня с Дашей из кадров? Кстати, вы еще вместе?

– Не, разбежались. У меня голова другим забита, а она не понимает, почему я пялюсь сутками на кодировку дневников, а не на нее.

– Понимаю.

– Ее?

– Нет, тебя, – улыбнулась я. – Мне тоже нужно пространство для… той меня – закодированной прошлым.

– Те мы из прошлого, Кира… Было странно, но и как-то живо. Я все думал про твои слова. И правда дышу, придерживая коленом крышку гроба, словно бы взял время взаймы.

– А когда сможешь, как все?

– А ты когда?

– Не сегодня, – ответила я. – Потом.

– Вот и я потом. И Максим. И Воеводин. И Костя. Прости, что я про Костика…

– Да нормально. Он же свободный журавль с новым паспортом и именем.

– Слышала что-нибудь про него?

– Ничего. – Подумав, я спросила: – А ты?

– Знаю, что Воеводин там присматривает за ним. Местные предупреждены о том, кто он. Если чего выкинет, доложат.

– Ему повезло больше всех, не думаешь? Он все забыл про поместье, а в парнике никогда не был.

– Я не хочу забывать. Я хочу разузнать! – с ноткой надежды произнес Женя.

– О чем?

– Обо всем. Обо всех секретах. Как Максим. Сутками возится с лаборантами. Сам все отчеты читает. Такие суммы тратит на экспертизы. Ему говорят: сода это, сода! А он выписывает новых экспертов, закупает оборудование, реагенты, реактивы, тесты, центрифуги всякие. Нагревательные столики, инкубаторы, криооборудование, анализаторы и черт его знает что еще.

Я удивилась, что он не рассказал мне об этом. Все, что я знала, это то, что он тоже пробует найти ключ к прочтению шифровок из дневника.

– Зачем ему оборудование? В химикатах Аллы нет ключа к ее дневникам.

– У богатых свои причуды. Макс не подпускает никого к своему хранилищу. И что он там химичит, никто из нас не знает.

– Теперь у него свой секретный парник?

– Не больше гаража. Но… – осекся Женя, – я и так тебе лишнего сболтнул. Не выдавай уж! Он мне все-таки зарплату платит.

– Не переживай. У тебя не будет проблем. Я скажу, что приставила тебе к горлу метательный нож и заставила отвезти.

– Смотри, чтоб тебе Камиль такой не приставил. Я сегодня выложил про твоих парней больше, чем ты о них знала.

– Они мне не парни.

– Ну, Камиль-то понятно. А Макс? Знаешь, – отпустил Женя на несколько секунд руль, отмахиваясь, – это ваши дела! Я не лезу. Мне вот тоже не хватает «прошлого из поместья». Вы, ребята, друг друга хотя бы понимаете. А мои девушки меня – нет.

Приложив магнитную карточку к панели шлагбаума, Женя припарковал машину на опустевшем паркинге клеток на шестьдесят.

– Посторонние сюда не попадут.

Мы пересекли проходную и уткнулись в металлическую дверь, впаянную в пятиметровый забор.

– Панель, считывающая отпечатки пальцев, – я поняла, что у меня не будет проблем со входом, – Костя добавил меня во все списки допуска.

Я приложила ладонь, загорелась зеленая окантовка, и трое охранников на проходной кивнули мне, чтобы проходила.

– Новая сотрудница? – спросил один из них Женю. – Зайдите за респиратором и системой индивидуальной защиты в административный блок. Без них на территорию вход запрещен.

– Помню, – кивнул ему Женя. – Кира, нам сюда, – не позволил он мне ступить на газон, поворачивая к недавно построенному белому зданию прямоугольной формы.

Здание совсем не вписывалось в антураж поместья Воронцовых: Каземата – обители их детей, картинной галереи и торчащих остовов оранжереи. Пусть разрушенная, она все еще поражала своим величием. Где-то там, за филигранно вырезанной дверью, в хозяйском доме все еще парят тени райских птиц. Где-то там мечется тень Владиславы Воронцовой, мамы Аллы, – жар-птицы, потерявшей своего птенца. Где-то там восседает орлом Сергей Воронцов, лишившийся родового гнезда и половины семейства. Где-то здесь мы с Максимом восстали когда-то фениксами из пламенного ада, устроенного Аллой.

Наплевав на запрет – «не ступайте на газон!» – со всех ног я побежала к оранжерее. Стеклянный купол был разорван справа выдранной четвертинкой. Металлические изогнутые перегородки скалились брекетами между торчащих кривых зубов-осколков.

Запутавшись ступнями во вьюнах, я упала в расползшиеся плющи с ромбической красной листвой. Они обволакивали щупальцами расколотые ладони и лица рухнувших античных статуй. Одна трехметровая Геката – богиня морока, смерти и кошмаров – высилась на пьедестале, вздымая к небу три потухших факела.

Потухшим здесь было все.

Назидательный грозный взгляд окаменевшей Гекаты, почти такой же, как у Камиля, когда он смотрел на меня в редкие мгновения