Шрифт:
Закладка:
Подъесаул, который вел с ним разговор, нехотя нагнулся и положил к своим ногам маузер.
– Ладно, сотник, я вам верю.
– Вон сколько народу положили и хотите без разбирательства уехать? Так не бывает.
– Да это наши лежат, наши, это вы наших положили. – Подъесаул повернулся к своим спутникам: – Ладно, клади на землю оружие, мужики!
– А вернут нам его? Ведь револьверы ныне больших денег стоят.
– Вернут. Уверен – вернут, – убежденно произнес подъесаул.
Узнав об истории с флагом и перестрелке, Каппель лишь покачал головой:
– Началось!
Полковник Петров, прибывший из Самары на фронт и рассказавший ему эту историю, болезненно подергал плечом:
– Более глупой ситуации представить себе невозможно.
– Флаг нам надо менять. Чем скорее – тем лучше.
Каппель продолжал атаковать Самару с предложениями заменить красное комучевское полотнище на полосатый Георгиевский флаг, но всякий раз получал отказ. Единственное, чего ему удалось добиться – это чтобы части, на счету которых имелось несколько побед, были награждены Георгиевским стягом. Части эти теперь использовали стяг вместо знамени – ходили с ним в атаку.
Офицеры все больше и больше ненавидели Комуч – недовольство его начало носить уже открытый характер, и только авторитет Каппеля сдерживал их от публичных выступлений.
– Потерпите немного, – говорил офицерам Каппель, – скоро все должно измениться.
Он душой своей, мышцами, нервами, сердцем чувствовал, что изменения эти произойдут очень скоро. Это связано будет не только с победами, но и с поражениями.
Полк, в котором находилась рота поручика Павлова, снова передвинулся на восток – предстояло взять очередной уездный город – тихий, пахнущий рыбой, солью, мореным деревом, гасящим запахи и рыбы и соли, пахнущий также ладаном и лекарствами – в этом городе находился небольшой заводик, производивший из целебных трав разные снадобья.
Встал вопрос о раненых – куда их деть? Полковник Синюков приказал:
– Тех, что лежачие, – оставить на месте под присмотром фельдшера, тех, кто может встать в строй, пусть отправляются в строй!
Павлова решено было оставить, но Варя воспротивилась.
– Нет, нет и еще раз нет! – сказала она.
– Почему? – удивился доктор Никонов.
– А если на этот город налетят красные во главе с этим самым… с пауком?
– С Троцким, что ли?
Троцкого на карикатурах тех лет часто изображали в виде паука, пытающегося сдавить в своих цепких длинных лапах всю Россию (Россия на карикатурах, кстати, изображалась в виде большой беспомощной мухи). Слухи о том, как лютует председатель Реввоенсовета, доходили и до белых – и белые сочувствовали красным, вот ведь как.
Варя кивнула:
– С ним.
– Никаким Троцким здесь не пахнет и пахнуть не может, – убежденно проговорил Никонов. – А поручик отлежится в тиши, в покое, молочка парного попьет вволю и догонит нас, Варя. Тут коровы вот какие отъевшиеся ходят, трава растет даже на тротуарах.
– Нет-нет. Нет и еще раз нет. – Варя уперлась – не свернуть. – Я не оставлю его, Виталий Евгеньевич.
– Но поймите же, Варя, это неразумно. Если мы повезем Павлова дальше, то просто-напросто сделаем ему хуже – мы растрясем его на телеге. А так он быстро поправится.
– Нет, нет. – Варя энергично замахала руками на доктора.
В конце концов Никонов, исчерпав все доводы, махнул рукой:
– Ладно, везите. Только мне за это здорово нагорит от полковника Синюкова.
Варя нежно тронула доктора пальцами за рукав:
– Не бойтесь, я его спрячу так, что его не только полковник – даже генерал не найдет. Поручик будет находиться во втором обозе, среди мешков с овсом.
Никонов вновь махнул рукой:
– Настойчивость ваша, Варя, достойна другого применения.
Варя помчалась искать деда Еропкина с его телегой, нашла около пустого шинка – вся прежняя водка, все запасы были выпиты, производство новой еще не наладили, поэтому и опустел старый, с прокопченными стенами, такой милый многим здешним жителям шинок. Старик Еропкин сидел под телегой и ел пирог с капустой, приобрел в шинке большой ломоть, справиться с которым мог, наверное, только взвод, держал пирог обеими руками и, прежде чем сделать очередной надкус, тщательно примерялся к нему.
– Хорошо, что я вас нашла, – кинулась к нему Варя.
– А я никуда и не прятался. – Дед хлопнул ладонью рядом с собою – садись, мол… На землю была постелена старая кабанья шкура, которую старик специально держал в телеге для этих целей.
Проглотив очередной кусок пирога, дед отер рукою бороду:
– Ну!
Человеком старик Еропкин был сообразительным, все понял с полуслова, завернул пирог в тряпку и проворно, как молодой, вскочил на ноги.
– Поручик Павлов – достойный человек, – сказал он. – Сделаем все в наилучшем виде, барышня. Поехали!
Через двадцать минут поручик уже лежал в телеге, прикрытый сверху домотканым одеялом, улыбался слабо, щурился, ловя глазами солнце. Под бок ему старик Еропкин сунул кавалерийский укороченный карабин и несколько обойм с патронами, под другой бок пристроил винтовку-трехлинейку.
– С таким количеством оружия можно атаку целого взвода отбить, – заметил Павлов. – К чему столько?
– Мало ли что может быть, – уклончиво ответил старик, – жизнь ведь нынче какая: если есть у тебя ствол – ты на коне, нет ствола – ты под конем. Вот и выбирай, ваше благородие, что лучше: на коне быть или под конем?
Поручик улыбнулся.
– С вами, грамотными, иначе нельзя. Либо так, либо этак. Третьего не дано, – ворчал дед.
– Никаких нюансов, значит?
– Я не знаю, что это такое, но, по-моему, это… – Старик покрутил в воздухе растопыренными пальцами, будто держал крупное яблоко, затем заботливо, как нянька, подоткнул одеяло под ноги поручика, положил рядом кусок дерюжки, привычно хлопнул по нему ладонью, приглашая Варю: – Садитесь, барышня!
– Да я пройдусь, пожалуй…
– Чего-о? – Еропкин свел вместе брови. – С какой стати бить ноги, когда есть лошадь – это раз, и два – долго вы не продержитесь… Не пойму я чего-то… А? – он вторично хлопнул ладонью по дерюжке: – Пристраивайтесь, барышня! В ногах правды нет.
– Действительно, Варюша. – В голосе Павлова послышались просящие нотки, он сдвинулся к краю телеги, застонал от неловкого движения. – Садитесь!
Варя запрыгнула в телегу.
– Э-э, милый! – старик хлестнул вожжой застоявшегося коня. – Напшут, как говаривали польские повстанцы в моей молодости. Вперед!
Конь испуганно вздрогнул и едва не выломился из оглоблей, дед скоротил его все теми же вожжами, и телега проворно застучала колесами по неровной каменистой мостовой. Старик успокаивающе почмокал губами, осаживая коня, покачал головой, досадуя на самого себя.
– Чего это я? – пробормотал он. – Я ведь так ваше благородие растрясу. Не годится.
Телега сбавила ход. Старик покрутил головой из стороны в сторону и неожиданно вскинул над собой черенок кнута:
– Есть одна мысль!
Конь засек тень черенка и испуганно вздрогнул, хотел было пуститься вскачь, но дед привычно осадил его.
– Какая мысль? – спросила Варя.
– Да тут я в одном месте шарабан с рессорами приметил. Настоящий тарантас. На нем ехать будет мягче.
– А куда же девать телегу? – спросила Варя. – Жалко ведь.
– Жалко, – согласился дед, – но выхода у нас нету. Обратно будем ехать – обменяем.
Он взмахнул вожжами,
