чтобы я носил папины сапоги. Мои собственные ботинки уже поджимают. У нее нет денег, чтобы сшить новые. Я говорю, что сапоги мне велики. Что я не желаю их носить. Она отвечает, что мои желания никого не волнуют. Что любой другой ребенок с гордостью ходил бы в сапогах отца. Я лопаюсь от злости.

– Почему он ушел? – кричу я. – Я не понимаю!

– Тут и понимать нечего, – отвечает бабушка. – Перестань вести себя как дитя малое.

Я отказываюсь надевать сапоги. Она прячет мою обувь и костыль. Отныне я должен обедать в хлеву.

– Если ведешь себя как осел, то и есть будешь с быком на пару, – говорит она.

Мы дуемся четыре дня. Потом, уже не помню точно, каким образом, оказываемся лицом к лицу на дорожке перед домом. Качая головой, бабушка говорит:

– Потому что он был совсем как волк. Потому что не мог вынести осуждающих взглядов. Вот почему он ушел, Ксомин. Поэтому.

Чем дольше я шел, тем с большим трудом давался мне каждый шаг. Я валился с ног от усталости. Сам того не замечая, я вдруг застыл как вкопанный. И был до смерти напуган. Лишь спустя несколько секунд выяснилось почему.

В десяти метрах от меня стоял волк.

XIV

Не уверен, сколько мы так простояли. Помню только, что я отчетливо понимал: между мной и волком нет никаких преград. Ни ямы, ни частокола, ничего. Из уголков его пасти поднимался пар, окутывая морду туманным нимбом. В зубах он держал кролика. Кровь капала на снег, как чернила на белый лист бумаги.

Не выпуская кролика, волк оскалил желтоватые клыки, зарычал и напряг мышцы под белой шкурой. Лишь теперь я по-настоящему разглядел, какой это громадный зверь. Затем он повернулся и скрылся за деревьями.

Со мной случилось что-то странное. Сперва я вздохнул с облегчением, но вскоре пожалел, что волк меня бросил, что я опять остался наедине с самим собой в том страшном лесу.

Не придумав ничего лучше, я поплелся за ним.

Белый волк, похоже, не обращал на меня внимания. Он невозмутимо бежал трусцой, но каждый раз, когда мне казалось, что я потерял его из виду, он снова появлялся. Стоял неподвижно, не оборачиваясь. Когда я приближался к нему, он возобновлял свой бег.

Я следовал за ним, как во сне.

Тем временем темнота рассеялась. Луна выдохлась и чуть ли не сваливалась с неба. Теперь в ее бледном свете, отражавшемся от разбросанных по лесу снежных пятен, можно было различить очертания деревьев.

Я шел не останавливаясь.

В жилах по-прежнему стыла кровь, но сквозь страх прорывалось что-то еще: как будто с плеч свалился тяжелый камень, как будто я задышал полной грудью. В теле была легкость и какая-то внутренняя готовность.

Взошло солнце. Первые лучи пробивались сквозь высоченные дубы и буки. Вдалеке слышалось пение черного дрозда. С земли поднимался пар.

Внезапно волк исчез. Я ускорил шаг, продираясь сквозь заросли кустарника. Ветки вновь лупили меня по рукам, вокруг шелестел засохший коричневый папоротник.

Земля стала более каменистой. Резкий, неожиданный спуск. Я едва не свалился, успев схватиться за каменный выступ.

Шум.

Примерно в десяти метрах подо мной меж скал в человеческий рост бушевал Варес. Сквозь сизую воду местами просвечивала гладкая красно-черная галька.

Все это время я понятия не имел, где нахожусь, поскольку начисто перестал ориентироваться в пространстве, но теперь оказалось, что до нашей деревни было не так далеко, как я себе представлял.

Я спустился на берег.

Там распластался корнями кряжистый сучковатый дуб. Корни были такими же толстыми и крепкими, как ветви, и извивались по каменистой земле, точно застывшие змеи. Между ними зиял вход в нору.

После того как волк, поскуливая, поднес туда кролика, в норе потемнело. Я затаил дыхание. Выглянула голова второго волка. Черного как сажа. И тощего как скелет. По набухшим сосцам я понял, что это волчица. Волки немного поиграли, и я заметил, как нежен с ней был белый волк. Подобрав мертвого кролика, он положил его к ногам волчицы. Та исчезла с добычей в норе. Белый волк немного постоял, обернулся, поймал мой взгляд своим темно-синим глазом, который сейчас казался почти черным, и был таков.

Из пещеры раздались тихое тявканье и писк. Не прошло и секунды, как наружу высунулись морды двух волчат: серого и белого.

Теперь я понял, почему от волчицы остались кожа да кости. У нее родились самцы, беспрестанно требовавшие молока. Все те недели, что белый волк просидел в яме, ей приходилось обходиться без еды. Возможно, она изредка покидала нору, чтобы наспех поймать мышь или птицу, но прокормить себя она не сумела.

Солнце набирало силу. По каменистому склону между камнями журчала талая вода. Весна была не за горами. С ее приходом в деревню вернется жизнь. Мужчинам предстоит посев, выпас коз, а женщинам – череда таинственных хлопот, знаменующих собой наступление весны. Охота на волков закончится. По крайней мере на год волчата будут в безопасности. Пока.

Я уже собрался продолжить путь вниз по течению Вареса, как что-то привлекло мое внимание.

Я обернулся.

Волчата с любопытством взирали на меня из логова. Серый волчонок тявкнул. Из норы последовал ответ, совсем непохожий на тявканье. И тут, как будто это было в порядке вещей, между волчатами показалось личико. Маленькое, перепачканное землей, со спутанными, пыльными волосами, в которых там и сям, словно огонь, пробивался оранжевый блеск.

XV

Путь назад был долгим. С ребенком на руках мне пришлось пробираться через гигантские валуны по узкому каменистому берегу вдоль бушующей реки. Девочка уснула и еще спала, когда на следующий день (казалось, прошла целая вечность) я наконец доковылял до нашей деревни.

Домишки выглядели еще более кособокими, чем прежде.

Улицы были пусты.

Я услышал голоса задолго до того, как вышел на площадь. Монтеро менор призывал всех к спокойствию, но тщетно. На площади собралась вся деревня. Биттор с кем-то отчаянно спорил или скорее орал, а его рыцарский шлем валялся рядом, на земле.

Ласкурен первым заметил меня.

Нас.

И от удивления разинул рот.

Все эти годы я никому не рассказывал, что именно произошло в ту ночь. В деревне думали, что волк сбежал, я заблудился в лесу и случайно нашел Йеру. О волках и волчьем логове под дубом я умолчал.

Монтеро менор, подозревая, что я что-то скрываю, угрожал выдать меня графу, но я знал, что он никогда этого не