Часовой забыл о своей нелюбви к словам. Он говорил и говорил. День сменился ночью, не успел он глазом моргнуть, как на небо выкатилась луна, не успел оглянуться, как уже вовсю палило солнце; слова и то, как мальчик весь обратился в слух, пьянили его, и он так увлекся, что вдруг услышал, как рассказывает совсем другую историю, не одну из тех, что поведали ему братья. Он не сразу сообразил какую.

То была его собственная история.

Волчья яма

I

Мало какие вещи человек проносит через всю свою жизнь. Бо́льшая их часть рано или поздно ломается, теряется, сгорает, похищается, уничтожается или отбирается. Даже крайне бережное отношение не гарантирует им долголетия.

Уж я-то знаю.

В жизни я многое потерял.

В том числе и самое дорогое.

Свое имя.

Эта история о том, как я утратил и вновь обрел имя.

Случилось это зимой, когда мне исполнилось семнадцать. И хотя с тех прошло уже почти сорок лет, я помню все настолько отчетливо, как будто это было вчера.

II

Год начался с беды. Январская лавина унесла шестнадцать коз, быка и четыре овцы. Часть животных мы нашли потом в пятистах метрах от нашей деревни. Их негнущиеся ноги, точно ветки, торчали между дубами. Остальных до весны укрывал снег. К тому времени глаза уже не требовались – достаточно было следовать за своим носом.

Не прошло и шести недель, как стряслось новое несчастье. Индра, молодая женщина из нашей деревни, отправилась с дочерью в миндальную рощу собирать валежник. На обратном пути резкий порыв ветра вырвал корзину из ее рук и унес вниз по склону, где она застряла в кустарнике. «Посиди здесь», – велела Индра дочери. Всякий раз, когда Индра приближалась к корзине, ветер сдувал ту ниже и ниже, как бы играя с женщиной в догонялки. Лишь через час Индра вернулась наверх.

На ее крик сбежалось полдеревни. Трактирщик Гарай привел своего волкодава. Высунув бледно-розовый язык, пес тупо носился взад-вперед, обнюхивая валежник. После того как на склоне нашлась обглоданная туфелька, все стало ясно. А Индра по-прежнему звала свою дочь: «Йера! Йера!»

Узнав об этом происшествии, моя бабушка не на шутку рассердилась.

«Оставить ребенка без присмотра! Где это видано?» – возмущалась она. Той ночью, когда с гор доносился волчий вой, она шептала молитву.

На следующий день в деревню нагрянули солдаты. Сам я их не видел, поскольку бабуля усадила меня за ткацкий станок, – новость принес младший брат.

«Они забрали собаку Гарая! Они забрали собаку Гарая!»

Отец Йеры выбежал из дома, как только услышал солдат. Он показал им место, где девочку видели в последний раз, и умолял прочесать лес, но солдаты строем прошагали мимо него. Они направлялись к сараю за постоялым двором. Там Гарай прятал своего волкодава.

«Он, конечно, кричал, что это не его собака, – рассказывал брат. – Но ему не поверили».

Гарай купил пса незадолго до наступления зимы. То было чудовище, а не собака, с пастью мощнее медвежьего капкана. И Гарай хвастался направо и налево, что, мол, пес его может то, может сё. Гарая предупреждали: берегись, попридержи язык, ты же знаешь, что в охотничий сезон волкодавов держать запрещено. И тебе известно, что у стен постоялого двора есть уши.

«Ну и задали же они ему трепку, – воскликнул брат. – Отобрали волкодава и четверть доходов».

Никто ему не посочувствовал. Гарай был хорошим трактирщиком и разливал лучшее во всей долине пиво, но язык у него был без костей.

Его предупреждали.

III

Спустя два дня забили тревогу – волки. Прогремели отрывистые, нервные удары церковных колоколов.

Ксавьер уже проснулся. Медленными обдуманными движениями застегнул куртку и натянул шапку. Я заметил, что он нервничает. Когда он нервничал, у него чесался нос. Сейчас он тер его с такой силой, будто норовил оторвать. Сегодня ему предстояла первая охота.

Охотничий рожок Биттора стоял, словно трофей, рядом с нашей кроватью.

– Тебе страшно? – спросил я.

Он не ответил. Вместо этого поднес рожок к губам, прищурился и сделал вид, что трубит. Бабушка, ворошившая угли в печи, пристально на него посмотрела.

– Быть охотником еще не значит быть мужчиной, – заметила она. – Но это значит хотя бы вести себя по-мужски, неважно пятьдесят тебе или всего пятнадцать.

Куртка была еще сырой, хотя накануне печь горела весь вечер, вплоть до нашего отхода ко сну. Кожа сапог так затвердела, что мне удалось натянуть только один. В страхе пропустить что-нибудь важное, я по-быстрому схватил костыль и захромал на улицу, вслед за бабушкой и Ксавьером.

Под хмурым небом жавшиеся друг к другу деревенские избы казались еще более кособокими, чем обычно. Кое-где из труб клубился дым.

Когда я наконец добрался до площади, там уже собралась вся деревня. Монтеро менор выкрикивал имена охотников.

Нос Ксавьера к тому времени пылал огнем. Он взволнованно перепрыгивал с одной ноги на другую, пока Биттор не поинтересовался, не надо ли ему в туалет.

«Шестьдесят четыре волка, – возгласил старый охотник, указав на рожок, болтавшийся на поясе Ксавьера. – За сорок девять лет я поймал шестьдесят четыре волка. А ну, попробуй потягаться со мной, ягненок».

По традиции охотничий рожок переходил от отца к сыну, но Биттору и его жене бог не дал детей. В свои шестьдесят он по-прежнему был одним из лучших охотников в долине. Пусть и не столь легконогий, как раньше, но зато с отменным чутьем, которое безошибочно ему подсказывало, где прячется волк. Так что отдавать рожок кому-то причин не было. Вплоть до прошлой зимы, когда его вдруг скрутила подагра, причем настолько серьезно, что в период обострения болезни он даже не вставал с постели.

По деревне поползли слухи. Одни говорили, что Биттор передаст рожок старшему сыну в семействе Итурбиде или единственному сыну друга детства в Раболле. Другие, что рожок вообще никто не получит и что Биттор заберет его с собой в могилу. Решение передать рожок Ксавьеру многих озадачило. Дело было не в Ксавьере. Мой брат не уступал в ловкости старшему Итурбиде и бегал вдвое быстрее парня из Раболля.

– У тебя нет сердца, – отчитывала его жена, да так громко, что слышало полдеревни. – И вдобавок: это не по закону Волчьей ямы.

– Ах, женщина! Что