– Если что-то может произойти, это еще вовсе не значит, что оно произойдет на самом деле, – сказал он, вернувшись и снова сев на стул. – Не исключено, что рано или поздно мы все пятеро должны будем пойти на войну.

Так он ее и высказал. Мысль, которую мы усиленно отталкивали от себя. Вероятно, ты уже достаточно вырос, чтобы понять, что заставлять себя не думать о чем-то просто невозможно. А такую мысль прогнать труднее, чем какую бы то ни было другую.

Ты вот не знаешь, что когда-то у нас были отец и мать. Хотя нет, ты об этом знаешь, но наверняка их не помнишь. И я, честно говоря, тоже. Если бы воспоминания можно было сложить в горшочек, то наши с тобой горшочки оказались бы самыми маленькими, а горшочек Старшебрата самым большим.

– Наша мать обладала невероятной силой, – рассказал он как-то раз. – Она могла одной рукой остановить лошадь, несущуюся галопом. А у отца была настолько умная голова, что всем хотелось одолжить ее на время. И тогда ему приходилось вместе с головой куда-то идти. Так что он часто отлучался из дома.

Куда подевались отец и мать, не знал даже Старшебрат. Как-то раз они просто ушли, следом за отцовской головой. Перед уходом сказали:

– До вечера!

Но так никогда и не вернулись.

И тогда мы дали друг другу обещание. Мы будем заботиться друг о друге и особенно о тебе, Младшебрат. Но как сдержать это обещание, если дома никого из нас не осталось?

Но это было еще не самое ужасное.

Самую ужасную мысль, заметь, высказал Третий Старшебрат, хотя всем показалось, что слова сами собой выпорхнули у него изо рта, а он не имел к ним никакого отношения. Как будто ему в голову вселилось что-то черное-пречерное и сразу стало управлять его губами.

– А что, если и Младшебрата призовут на войну?

– Пойду чай поставлю, – сказал Второй Старшебрат. – А потом вымою пол во всем доме. А что потом буду делать, пока не знаю, но обязательно что-нибудь трудоемкое.

А Старшебрат вышел на улицу. Надеялся встретиться с медведем или взломщиком, чтобы набить им морду.

Так что дома остались Третий Старшебрат, Четвертый Старшебрат и я.

– Вот бы у нас было ружье, – сказали мы.

Но ружья у нас не было.

– Вот бы у нас были знакомые в другой стране, где нет войны, – сказали мы.

Но у нас не было знакомых в другой стране.

– Но что-то же должно у нас быть! – воскликнули мы, глядя, как Старшебрат в полутьме пинает стену сарая, оттого что не нашел взломщика. – Мы же должны сделать хоть что-то!

И тогда у нас возникла идея.

Жалконькая идея, скажу сразу.

Только сейчас, сидя на шлагбауме у поста номер 7787, я понял, насколько она жалкая. Но у нас не было ничего другого, мы не могли ничего другого, кроме как…

Потому-то я и не буду отсылать это письмо.

Мы никудышные братья с никудышным планом. Но это единственное, что у нас есть.

Пятый Старшебрат

История часового

Их было пять. Пять братьев, пять историй и одно условие. Братья издалека шли на войну. Пятеро братьев, один за другим.

– Вы хотите, чтобы я рассказывал Младшебрату истории? – спросил Часовой.

– Да.

– Это и есть условие?

– Да.

Они должны были заметить, что он не понимает. Не понимает, какой прок в этих историях. Они ему объяснили. Хотя, возможно, уже сейчас подумал Часовой, они объясняли это прежде всего самим себе.

Они сказали: «Одно несомненно – любая война заканчивается».

И добавили: «Мы только не знаем когда. Может статься, наших историй как раз хватит».

– Вы хотите, чтобы я рассказывал ему истории?

– Да.

– Все истории, которые вы поведали мне?

– Да.

– Потому что считаете, что, пока он будет слушать, война успеет закончиться?

У одного из братьев (он не мог вспомнить, какого именно) было с собой письмо из министерства. Содержание письма тоже стерлось из памяти, но это не имело значения. Оно всегда было одинаковым: война – дело ДОБЛЕСТИ, ситуация ОБНАДЕЖИВАЮЩАЯ, если все немножко поднатужатся, то война СКОРО КОНЧИТСЯ, а главное, не забудьте принести ДАР на благо МИРА.

Часовой так и не понял, были ли братья глупы или просто надеялись на чудо. Что, впрочем, вероятно, одно и то же.

Так вот, когда на посту появился мальчонка, проводивший всех своих братьев на войну и оставшийся один (теперь он был и Младше-, и Старшебратом одновременно), Часовой знал, как поступить.

Он отказался от мандолины Старшебрата.

От шарфа Второго Старшебрата.

От любовных писем.

И даже от сапог, роскошных замшевых сапог с красными кисточками.

Перевесил свою саблю так, чтобы она поймала последний луч заходящего солнца, – здесь он просто позволил себе невинную шутку. Человеку же надо в чем-то находить радость.

А когда мальчик признался, что у него больше ничего нет, Часовой потребовал его уши.

И увидел, как тот побледнел и испуганно сглотнул.

– Я расскажу тебе пять историй, – заявил Часовой. – И только потом ты волен будешь продолжить свой путь. Тебе придется дослушать их до конца, даже если они тебе уже известны, так что без нытья, пожалуйста.

И Часовой рассказал ему все истории.

О сироте Нинетте, жившей на дне колодца с Лоботрясом III, и о пекаре, который пришел в Бадум попытать счастья.

О проклятии Тысячи саженей и о том, как Варре спас своего брата.

Об Альфизе, получившем в невесты пустыню.

О Себастьяне, вынужденном сопровождать юную «святую» в Грену, чтобы предотвратить надвигающуюся войну.

И, наконец, о Зетте Шметтерлинг, самой маленькой девочке в Альверхофене, которой пришлось притвориться марионеткой, дабы утолить серебряный голод фрау Шварц.

Часовой прежде не отличался красноречием. Даже анекдоты и те толком ему не удавались. Роли рассказчика он неизменно предпочитал место слушателя. Ему не нравились собственные слова. Будь то разговоры о птичках или о чем-то по-настоящему важном, он не давал словам воли, как родитель, не выпускающий из дома своих детей. Чтобы не набедокурили.

Но теперь он заливался соловьем, и чем дольше говорил, тем раскованнее себя чувствовал. Не потому ли, что рассказывал не свои истории? Может, истории братьев были заколдованы? А может, волшебство таилось вовсе не в историях?

До сих пор он полагал, что слушают ушами – мальчонка же слушал всем телом. Слегка изогнутой спиной, раскрытыми на коленях