– Когда женщина пишет стихи – это плохо. У нее должна быть некая определенность чувств. А стихи – всегда неопределенность, всплеск эмоций, буря чувств, смятение. Почему на сцене не играют женщины?

– Так принято: их роли играют мужчины, – промямлил Уильям.

– Но почему так принято? – не отставал Джеймс. – Потому что женщина должна сидеть дома, воспитывать детей и вести хозяйство. Если она начнет бегать при этом в театр и играть на сцене, на ком останется дом? Женщина может не сама убирать в доме, но за прислугой необходимо присматривать. Ты только представь эту страшную картину: женщина учит роль, репетирует, играет спектакль. Она там где-то вместе с нами переодевается, гримируется. Более того, она ездит с нами на гастроли, сидит в таверне и пьет пиво!

– М-да, – промычал Уильям.

– Вот! Что теперь скажешь?

– В Англии была королева, которая правила страной сорок пять лет и правила получше многих королей, – напомнил Уильям. – Королева слыла образованной женщиной и, – он помолчал, – ходят слухи, писала стихи.

– Тут другое дело. Королей и королев страна получает милостью божьей. Так распорядился сам Господь. В тот момент, когда Елизавета взошла на трон, видимо, не было мужчины, который мог бы занять это место. И королева, заметь, не выходила замуж, не имела детей. Ее хозяйством являлась вся Англия. А ее слугами являлся весь английский народ. Она за нами и присматривала. Но если бы у нее был муж и дети, то я не уверен, что она бы правила сорок пять лет. Вспомни, ни одна королева, будучи замужем, так долго не оставалась на троне.

– То есть, возвращаясь к Элизабет, во всем надо винить ее образованность?

– Ну не во всем, – смягчился Джеймс, – но во многом. Будь она необразованна, она бы тебя не оценила. Ты кто для нее? Никто, извини. Ты не из ее круга. Попал туда случайно в качестве актера и драматурга, которому покровительствовал граф. Но Элизабет заслушалась твоими сонетами и попала в ловушку, из которой до сих пор не выбралась. Замуж, заметь, вышла за графа. Не думаю, что в принятии такого решения ей помогло образование. Напротив, она была беременна, и ее поступками в кои-то веки проруководило женское чутье.

– Спасибо, Джеймс. Ты так мне все хорошо объяснил. Я теперь знаю, что Элизабет любит меня благодаря своему образованию. Спасибо Франции.

– Смейся, сколько угодно, – проворчал Джеймс, – но когда женщина появится на сцене, я тебя уверяю, это будет одинокая, образованная красотка, слагающая вечерами стихи и морочащая мужчинам головы.

– Прекрасная картина. Мне нравится. Я понял наконец-то, чего нам всегда не хватало в театре.

– Чего? – искренне поинтересовался Джеймс.

– Красотки, которая бы исполняла женские роли. А то эти безусые мальчишки с ломающимися тонкими голосами уже поднадоели. Я буду писать свою следующую пьесу и представлять на сцене в главной роли настоящую женщину. Джеймс, публика была бы в восторге.

– Ты ненормальный! И главное, ничего не понял из того, чего я тебе тут толковал.

– Куда мне! – Уильям добродушно улыбнулся своему ворчливому другу. – Пошли лучше погуляем. Погода прекрасная. Студенты нам еще не успели испортить настроение своими замечаниями. Посмотри, какая красота! – и он показал рукой на открывавшийся перед ними вид. – Будет на то воля Господа, выведет на сцену женщину, и мы с тобой тут ничего поделать не сможем.

– Надеюсь, у него хватит ума этого не делать.

– Или ему хватит чувства юмора, чтобы сделать.

Гулять по Оксфорду Уильяму пришлось одному. Джеймс хотел повторить роль и отправился на постоялый двор, где остановились актеры театра на время пребывания в городе. Вокруг здания университета все утопало в зелени, и Уильям впервые за долгое время почувствовал, что способен наслаждаться окружавшей его природой. Он брел по улицам, наобум сворачивая то направо, то налево. Устав, он присел на обочине дороги в тени большого, раскидистого дерева. Неожиданно к нему подошла собака. Она подняла свои печальные, большие глаза на Уильяма и положила морду ему на колено.

– Что, дружок? И тебе одиноко? Хозяина нет? – поинтересовался у собаки Уильям.

Та, словно понимая, что от нее требуется, согласно потерла мордой о его колено.

– Одиночество. Странное чувство, – продолжил Уильям. – Вроде ты и не один: у тебя есть семья, друзья и любимая женщина. Но ты понимаешь, что один в этом мире. Так же как и тебе, собака, хочется кому-нибудь положить морду на ноги, расслабиться и ни о чем не думать. Ты ведь ни о чем не думаешь? – он потрепал собаку по голове.

Уильям продолжал сидеть на траве, не обращая внимания на проходивших мимо людей, некоторые из которых искали рядом с ним коробку для подаяния, принимая Уильяма с собакой за попрошаек.

– Вот как мы с тобой выглядим в глазах окружающих: два бездомных существа, ищущих средства для пропитания. Да, ты, наверное, голоден? – спросил у паса Уильям. – Пойдем-ка я тебя покормлю.

Он встал и позвал собаку за собой:

– Пошли, пошли. Мы сейчас придем на постоялый двор и попросим чего-нибудь поесть. И тебе, и мне. Я тоже что-то проголодался.

Собака поняла, чего от нее хочет Уильям, и потрусила вслед за ним.

Постоялый двор располагался немного поодаль от основного здания университета. При нем была таверна, в которой актеры собирались после спектакля. Они всегда останавливались здесь, когда приезжали в Оксфорд, и знали хозяев очень хорошо.

Уильям оставил собаку на улице, велев той сидеть на месте и ждать его с едой.

– Хозяйка, давай, собери что-нибудь для собачки. Прибилась тут ко мне. Надо бы дать ей поесть.

Красивая, высокая, темноволосая женщина улыбнулась Уильяму и ушла на кухню. Вскоре она вернулась с тарелкой, полной костей.

– Вот, думаю, ей хватит для начала, – она протянула тарелку Уильяму. – Может и вам что-то приготовить?

– Получше чем кости, надеюсь? – он подмигнул хозяйке, сам удивляясь внезапно изменившемуся настроению.

– Держите тарелку, – хозяйка повернулась к нему спиной, взметнув широкими юбками в воздух. – Пойду, поищу вам еду, – сказала она, не оборачиваясь.

Уильям вышел обратно во двор. Собака честно ждала его у забора.

– Вот, принес тебе, как обещал. Ешь, – пес послушно подошел к еде, помахивая хвостом. Он посмотрел вопросительно на Уильяма. Тот пододвинул тарелку ближе. Собака еще раз взглянула на него и принялась есть. Сначала она ела медленно и осторожно, потом, поняв, что никто кости отнимать не собирается, перестала обращать внимание на Уильяма, и принялась обгладывать их с завидным аппетитом.

– Идите, уж, – раздался женский голос за спиной Уильяма, – поставила и вам тарелку на стол.

Он пошел в таверну. Стол, действительно,