о том, чтобы у нас была дуэнья. Точнее, сопровождающий. Из Кремоны в Фучеккьо с нами ехал его мажордом Сильвио Чимичи с дробовиком наперевес. Меня, как ребенка, усадили на заднее сиденье. На каждом обеде или ужине Марко окружал нас людьми, часто под предлогом того, что они нужны мне для работы. Это были животноводы, агрономы, региональные менеджеры по продажам, глава итальянского движения «слоуфуд». Я была совершенно уверена, что еще немного — и мы пойдем обедать со скотом. Марко постоянно держал что-то — кого-то — между нами. Эти люди выполняли функцию простыней, только без дырки, чтобы мы ни намеренно, ни случайно не соприкоснулись с ним. Вообще.

С возрастом у него становилось все меньше волос, и стриг он их все короче. На выход он надевал щегольские шляпы — фетровые в холодное время года, соломенные, когда становилось тепло. Все они прикрывали кипу, с которой он никогда не расставался. В помещении шляпы он снимал, как любой итальянец, который довольно щепетилен в таких вопросах. Это было удивительно — видеть, как он двигается, встает, садится, наклоняется, чуть ли не танцует, а кипа при этом не падает, но потом я догадалась: двусторонний скотч. Голова Марко, точно грудь старлетки, ради соблюдения всех приличий должна быть непременно закрыта хотя бы при помощи полимеров.

Все это время я чувствовала себя как на иголках. Отбросит ли Марко свою моногамную решимость? Поддастся ли воспоминаниям плоти и наконец покроет меня, как бешеный бык? Или так и будет цепляться за свою скользкую верность донне, притворяться, держать руки, рот, член и похоть при себе? Это была восхитительная, мучительная, постоянная близость к Марко. Я провела рядом с ним целых четыре дня, наблюдая за скотом в различных состояниях ожидания смерти. Я дрожала от предвкушения. Прикосновения, слова, касания губ, стука в дверь моего гостиничного номера, любого знака, которым Марко показал бы свое желание быть в постели со мной, обнаженной и извивающейся от страсти. Это все, что я хотела от него. Но получила niente. Ничего.

Я была в шоке от своего самообладания, от того, что я ничего не сделала, ничего не сказала Марко. И это я, провокаторша, которая довела его до оргазма, когда он говорил, затаив дыхание, по телефону с супругой и детьми. Я, когда-то заставившая его трахнуть меня прямо на Арена-ди-Верона, пока мы оба смотрели оперу. Это я глумилась над его телом в туалетах мишленовских ресторанов. Я не сделала ничего. Встретившись с отстраненно-холодным, но дружелюбным фасадом Марко, я поняла, что это высший пилотаж. Ни один человек, наблюдавший за нами тогда, ни за что бы не подумал, что у нас с Марко есть своя история, выходящая далеко за рамки деловой переписки. Совсем не потому, что я не хотела этого. Нет, я играла в его игру, чтобы он доверял мне и не боялся оставаться со мной наедине. Эта пытка не была лишена пронзительного очарования.

Марко сиял от гордости, путешествуя по своей империи, и был совершенно прав, чувствуя удовлетворение от всего, что он сделал. Бойня была организована гениально, сама Темпл Грандин, ученый-зоолог и известная писательница, сияла бы от счастья. Марко привез сюда ровно столько скота со своих пастбищ в Кремоне, сколько ему было нужно. Забой преимущественно проводили с октября по июнь, когда было еще довольно прохладно и не докучали мухи. Mosche contaminare la carne, заметил как-то он. Мухи загрязняют мясо. Что бы это ни значило.

Во дворе, в двух отдельных загонах находилось около сотни голов крупного рогатого скота. В одном загоне, который располагался чуть дальше от места забоя, животным давали пищу и воду. В другом — только воду. Овец держали неподалеку в таких же небольших загонах. В тот день, по словам Марко, не было цыплят, которых обычно тоже забивают здесь. Как он объяснил, перед забоем скот перестают кормить, чтобы снизить вероятность того, что случайно задетый ножом кишечник повредит мясу. Столько всего надо знать, чтобы просто забить животное.

В ближнем к скотобойне загоне бродили две группы мужчин с планшетами, в которых они что-то писали. Одна группа явно гойская, другая — явно иудейская, с бородами и в шляпах. Они осматривали каждое животное: морду, зев, конечности, заглядывали под хвост. Когда особь удовлетворяла их, они помечали ее литерой К прямо на шкуре. Гои тоже осматривали скот, хромающих животных они отводили в третий загон.

— Собачий корм, — проговорил Марко, недовольно скривив рот от потери прибыли.

Скотобойня также была разделена на две части. В одной действовали традиционными методами — загоняли животное в ящик, там его обездвиживали и забивали. В другой животное оказывалось на открытой площадке, где три очень серьезных бородатых человека с большим металлическим держателем стояли, готовые к забою кошерным методом шхита.

На внутренней стороне двери, ведущей в помещение для традиционного забоя, висела цитата из той же Темпл Грандин: «Природа жестока, но мы не должны быть такими». Внутри кошерной двери было что-то написано на иврите. Марко сказал, что это молитва, которую шойхет и его помощники произносят перед началом рабочего дня.

За несколько десятилетий, которые прошли с тех пор, как мы учились в колледже в Сиене, Марко вырос не просто до того, чтобы принять свое наследство, но поверить в него.

— Это мицва, — сказал он по-итальянски с призвуком иврита, улыбнулся и показал на трех бородатых мужчин, склонившихся над блестящими длинными прямоугольными ножами. Они брали их в руки и проводили лезвием по ногтям. — Шойхет проявляет уважение к животному, высвобождает его глубокое неосознанное желание стать нашей пищей с легкостью, уважением и смирением. — Марко выглядел счастливым. — Убивая животное, мы смотрим ему в лицо и берем на себя моральную ответственность за лишение его жизни. Это священный акт, а не то, что вы называете геноцидом коров. Ни один бургер не должен стоить меньше четырех евро. И плевал я на «Макдоналдс», — последнее слово он произнес с издевательской интонацией, как будто копируя английский: «Мак-доу-налдз».

На стороне, где происходило традиционное убийство, корова входила в отсек, забойщик направлял пневматический парализатор ей в лоб, она падала и выскальзывала сбоку, как хлеб из тостера. Затем ее, бесчувственную, поднимали за заднюю ногу и перерезали горло, выпустив гейзер крови. На кошерной стороне корове давали вначале напиться воды, направляли в большой металлический опрокидыватель, который сам поднимал ее, подвешивая за ноги. Один работник — не шойхет, как сказал Марко, — удерживал голову коровы специальным металлическим устройством, другой поливал на горло водой, после чего шойхет одним быстрым движением перерезал ей горло. Совсем иной, более