– Нет?

– Нет! Мы делились друг с другом… целую вечность. Мы это умеем. Это классно. – Тамсин опять прикурила, и Эл подумал, что, пожалуй, с куревом им всем нужно подсократиться. – Дело в том, что теперь я вообще не могу к нему прорваться. Никогда.

Он крепко обнял ее и по движению угадал, что она подальше отвела горящую сигарету от его пальто и волос.

– Понятно.

Это важно, подумал Эл, ободрить Тамсин, но еще важней не увидеть, как она плачет. Он не знал, как сможет дальше дружить с Джонни, если тот доводит Тамсин до слез, хотя, строго говоря, Джонни ничего плохого не сделал.

– Я и не думала, что мне будет не все равно, – я терпеть не могу всю эту любовную мутотень!

– Ну, Тамсин, ты же человек. Дико было бы, если бы все равно. Господи, даже я чувствую, что он бросил меня и покинул!

Он почувствовал, как она кивает.

– А знаешь, я, пожалуй, хуже тебя хиппи не видел. – Эл по‐прежнему прижимал к себе девушку, сознавая, как это странно, не смотреть подружке в лицо, когда говоришь ей то, что он собрался сказать. – Все эти толки про “мир есть любовь” – да глянь на себя, ты сейчас здесь, чтобы сказать “нет” войне, – но даже себе не хочешь признаться, что тебе кто‐то небезразличен…

– Да не люблю я его! – выкрикнула Тамсин Элу, отстранилась от него в гневе, выгнула спину, как разъяренная львица. Грива ее растрепалась там, где терлась о мех дубленки. Спохватившись, она огляделась, не слышал ли кто, отбросила окурок и взялась поспешно приглаживать волосы.

– Давай‐ка лучше поедем домой, – предложил Эл. – Надо правда помочь там хотя бы с готовкой.

Тамсин молча кивнула и зашагала прочь по лужайке, тогда как Эл принялся быстро прощаться, сделав вид, что не замечает гримаску Джонни, выражающую вопрос.

– Как, напишешь что‐нибудь о сегодняшнем дне для “Стандард”? – спросила Тамсин, когда они на остановке бесконечно долго дожидались автобуса. Эл все больше чувствовал себя виноватым, что они опаздывают домой.

– Вряд ли – фыркнул Эл. – Меня там к пишущей машинке почти что не подпускают.

Эл обрадовался поначалу, когда в газете “Ивнинг стандард” ему доверили должность мальчика на побегушках. Школьный товарищ познакомил его со своим приятелем, который был помощником редактора в отделе новостей, и через две недели Эл приступил к делу. Вайолет посмеивалась над тем, как легко он пристроился, когда решил наконец, что работа ему нужна.

Но должность оказалась скучищей: Эл снимал копии, искал вырезки, сортировал письма… и сочинять ему доверяли лишь самые сжатые, самые сухие заметки под рубрикой “новости вкратце”. Это выглядело как шаг вниз не только после редактирования студенческой газеты, но и по сравнению с активистским писательством, которому он посвятил себя после университета.

Эл сознательно отдавал предпочтение сердечной склонности, а не конверту с зарплатой. Противник расового неравенства, он проводил дни, печатая листовки “Нет туру семидесятого года”[24] на офсетной печатной машине “Гестентер”, которую раздобыл где‐то Джинджер. Несколько недель убил на протестную акцию против НАТО, яркой особенностью которой явилось церемониальное погружение флагов в ведра с красной краской. Но, кроме того, он усердно, длинно и многословно писал для изданий, в которых заправляли друзья, и воспарил в облака, когда “Сад Гэндальфа”[25] напечатал его статью с подробным растолкованием того, почему моральный долг обязывает пацифистов придерживаться вегетарианства.

Взамен всего этого долгими часами помогать другим писать материалы, цель которых – поддержка истеблишмента, а не его демонтаж, отнюдь не приводило Эла в восторг. Тем не менее на продвижение революции не было денег, и раздобыть их – впервые в его жизни – стало необходимо. Он вполне беззаботно существовал на пособие по безработице, пока не оказалось, что уже два месяца как им нечем заплатить за аренду, и домовладелец по имени Ник, противный кокни с толстой шеей и налитыми кровью глазами, приперся с бейсбольной битой, употребив ее на то, чтобы столкнуть с полки глиняный чайник Клары. Это вызвало у нее приступ истерики, которым, на взгляд Эла, Клара, в общем‐то, насладилась.

Неприятным последствием, однако же, оказалось то, что ночью в постели Вайолет повернулась к нему спиной таким манером, что кряж ее позвоночника не допускал к себе прикоснуться.

– Ненавижу влезать в долги. Мы в нашей семье никогда не были кому‐то должны, даже стиралку в кредит покупать не стали, – тихо сказала она в стену, и Эл устыдился.

Вайолет, едва закончив магистратуру, начала зарабатывать, чтобы обеспечить себя на время работы над докторской диссертацией, защитить которую стремилась всей силой души. И хотя ей обещали, что стипендию она получит, все равно, прежде чем вступить в такой длительный проект, решила обеспечить себе небольшую финансовую подушку и приняла предложение поработать на профессора Эндовера, которого, вообще говоря, терпеть не могла. Но тот, по крайней мере, был экспертом в своей области, специализировался на проблеме гендера у Шекспира; в ее задачу входило составить указатели, именной и предметный, для его новой книги “Ветреная особа в «Троиле и Крессиде», «Гамлете» и «Короле Лире»”. Вскоре Вайолет принялась ворчать, что книга гадкая и сплошной сексизм, а профессор того противней. Эл представлял себе старика, склоняющегося над ней, когда она сидит за столом: “это омерзительно, сальные волосы и перхоть!” – и у него желудок переворачивало.

Вот если бы он зарабатывал, Вайолет, наверно, могла бы писать себе диссертацию и не думать о деньгах. А до этого они, может, отправились бы попутешествовать или хотя бы съездили отдохнуть. Вроде все их друзья побывали уже за границей: прошлись с рюкзаком по Непалу, на “Волшебном автобусе” прокатились из Амстердама в Афганистан, пожили в коммуне хиппи на Западном побережье. И последнее выглядело вполне выполнимым: тот же профессор Эндовер мог в этом смысле оказаться полезным, он как‐то упомянул, что у его сестры есть квартира в Сан-Франциско, в которой они могли бы пожить. Всего‐то нужно накопить на авиабилеты.

К тому времени, как Эл и Тамсин вернулись в дом на Лэдброк-гроув, Роуз, Питер и Вайолет уже сидели за кухонным столом. Янтарный свет из‐под марокканского абажура, запах тушеного мяса от плиты и вид Вайолет с пухленькой Сьюзен на руках – все это наполнило Эла ощущением уюта и благодарности.

Малышка сначала насупилась, когда он вошел, но потом требовательно простерла к нему ладошку. Эл опустился перед ней на колено и ладошку принялся расцеловывать, пока девочка не заурчала довольно.

Эл никак не ожидал тех чувств, которые охватили его, когда в больнице он впервые взял племянницу на руки; особого интереса к детям у него не было, но в ту минуту, когда она открыла глаза и хмуро