Шрифт:
Закладка:
Первая остановка Мишеля в оздоровительном круизе — курорт Эмс{213} с теплыми щелочно-соляными источниками, известными еще древним римлянам. Русские путешественники жили в простом, густонаселенном пансионе под романтичным названием «Роза» в центре города. Глинка всегда в путешествиях отличался здоровым прагматизмом — он находил удобное для туристических целей место, но по довольно невысоким ценам. Приемы горячих ванн сказывались сначала благоприятно на здоровье, но через месяц, как и на Кавказе, эффект от них оказался прямо противоположным — они сильно «расслабили меня»[150], указывал Глинка. Видимо, он говорил о физической слабости, апатии.
Дальше согласно предписанию немецкого врача Мишель с Ивановым отправились в Аахен, где самочувствие музыканта временно улучшилось. Целебные ванны были приятные, в них поддерживалась температура 30–36 градусов по Цельсию. Мишеля, увлекающегося историей, должна была заинтересовать главная достопримечательность города — это старинный готический Ахенский собор, в котором раньше короновались императоры Священной Римской империи. К этим архитектурным впечатлениям добавились впечатления музыкаль-ные — проездом из Парижа в Ахене в это время выступала труппа, как указывал Глинка, «хороших немецких певцов»[151]. Это были действительно выдающиеся певцы, составляющие конкуренцию итальянским звездам — особенно запомнились Каролина Фишер-Ахтен и тенор Антон Гайцингер.
В новом Ахенском театре{214} ставили немецкие оперы, здесь процветал культ Бетховена. Его «Фиделио»[152] произвел на Глинку сильное впечатление именно в сценической версии{215}. Позже Глинка скажет своему молодому другу и почитателю, композитору Александру Серову, что за «Фиделио» готов отдать все оперы Моцарта. Глинка погрузился в иную исполнительскую культуру, отличающуюся от итальянской и французской. Он познавал новую для себя оперную традицию, которая впоследствии повлияла на его замыслы.
В августе 1830 года здоровье Глинки опять ухудшилось, как он считал, из-за чрезмерного потребления минеральной воды и слишком частых купаний. Возобновились боли в шее и появилась «жесточайшая зубная боль», как он сам вспоминал. Спастись от страданий удалось, вернувшись в Эмс, где его ждала встреча с любимым другом Штеричем. Он тоже путешествовал по Германии для поправки здоровья, а потом должен был приступить к службе в Турине{216}. Они не виделись почти год.
«Италия — второе отечество»
Решив, что лечение на этом в Германии закончено, Глинка вместе с Штеричем отправился через Швейцарию в Италию, которая считалась «земным раем» для почитателей искусств.
В Италии Глинка, выполнивший обязательную «программу» по лечению, вновь ощущал себя в образе русского артиста. Он надеялся приобрести поклонников и даже стать знаменитым, а заодно продолжить уроки композиции, начатые в России у Дзамбони. Для этих целей он привез ноты своих наиболее значимых сочинений.
В это время в Италии проживало довольно много русских, так что Глинка мог чувствовать себя практически как дома. Происходили изменения в мировоззрении соотечественников, которые начались с победы в Наполеоновской войне. Комплекс ученичества русских по отношению к европейцам сменялся ощущением превосходства. Впервые об этом написал родственник Мишеля — Федор Глинка в «Письмах русского офицера».
Глинка будет жить в Италии почти три года, наслаждаясь свободой и изысканной компанией просвещенных аристократов — диапазон эмоций будет распространяться от крайнего восторга до предельной тоски по России. Глинка изучит «закулисье» оперной жизни, весь постановочный процесс, машинерию этого сложного синтетического искусства.
Мишель много путешествовал по стране, при этом можно выделить два центра в его передвижениях — это Милан, где он прожил большую часть итальянского периода{217}, и Неаполь. Раннее воспитание, связанное с природой, и сильная визуальная доминанта в восприятии мира делали свое дело — Глинка оказался чрезвычайно чувствителен к итальянским пейзажам.
Милан и его окрестности: сентябрь 1830-го — сентябрь 1831 года{218}
В начале сентября 1830 года русские путники прибыли в Милан. Штерич отправился по службе в Турин, а Глинка с Ивановым сняли однокомнатную (правда, просторную) квартиру на двоих, находящуюся близко к центру.
Город поразил Глинку. Первое, что он отметил, — это контраст цвета. Белоснежный, мраморный Миланский собор (Дуомо) в стиле пламенеющей готики врезался шпилями в прозрачное голубое небо и противопоставлялся чернооким миланкам, скрывающим прекрасные лица темными вуалями.
Квартира находилась рядом с корсо Венеция (при Глинке она называлась корсо Восточных ворот). В те времена это место было центром светской жизни. Здесь собиралась на гуляние светская публика, демонстрирующая экипажи, наряды и перебрасывающаяся сплетнями и новостями. Рядом начинался Городской сад Милана. Это первый в истории города общественный парк развлечений с аттракционами и многочисленными водоемами. Глинка прогуливался по саду, мог быстро дойти до Дуомо и попасть в театр «Ла Скала».
Но первые впечатления были испорчены страданиями. Глинка опять «умирал», как ему казалось. Все дело было в хваленой итальянской кухне. Надо заметить, что местные блюда многим русским в те времена не казались столь изысканными, как сегодня. Здесь часто страдали от плохо вымытых фруктов или некачественной воды. Остряк Шевырёв в литературных «Письмах» подводил итог: «Таков Рим, такова вся Италия: она неопрятна, как мастерская художника»[153].
Мишель старался строго придерживаться диеты — ничего из изысканной пищи ему было нельзя — ни сыров, ни вин, ни «свинении»[154]. Завтракать и обедать ходили в трактиры. Однажды по ошибке зашли вместо второго этажа для гостей на первый, где обедали слуги. Пища оказалась некачественной. Ночью оба русских туриста стали страшно страдать — головокружение, сильная резь в животе и невыносимая тошнота. Один из постояльцев спас их отваром ромашки и объяснил, что причиной их состояния стал соус из шпината, приготовленный в плохо вымытой кастрюле.
С тех пор сердобольная хозяйка отеля Джузеппа Аббондио стала присматривать за русскими путешественниками и кормить их хорошей домашней провизией.
Вскоре русские узнали имена лучших учителей города. Иванов обратился к Элиодоро Бьянки, о котором позже Глинка напишет довольно саркастически — пожилой певец, важной внешности, шарлатан, злоупотребляющий нелепыми «украшательствами». Но в те времена Бьянки был известным тенором, его любили не только в Милане и Неаполе, но и в Лондоне и Париже. Считалось, что он основал вокальную школу, к которой позже относили и Иванова.
В эпоху до Россини певцы действительно могли сами украшать мелодии композиторов, это даже вменялось им в обязанность. Публика ждала изобретательности от вокалистов, это являлось самым лакомым «кусочком» в опере. Надо заметить, что для искусных импровизаций, в
