близкие пришли меня навестить только через два дня после того, как я очнулся. До этого им о моем приходе в сознание не говорили. Как объяснил врач — мне нужно было набраться сил, чтобы просто быть в сознании при разговоре, а то даже один диалог мог отнять у меня столько сил, что была вероятность моего возвращения к бессознательному состоянию.

Но вот они пришли. Мама и Люда. Отец на работе, но как появится шанс — чтобы и у него было свободное время и я уже окреп, тогда и он придет.

Мама зашла ко мне первой. Тут же улыбнулась и уверенно прошла к моей кровати, присев на соседнюю койку. Ко мне так никого и не подсадили, оставив куковать в гордом одиночестве. Так что места вокруг хватало.

— Ну как ты, сынок? — тут же погладила она меня по щеке.

Говорить я еще не мог, сил не хватало. Лишь слабо улыбнулся. Та растерянно оглянулась и тут же получила объяснения моему молчанию от медсестры.

— Вскоре заговорит. Как силы будут. Может уже и сегодня, но вряд ли. А пока ему даже в сознании быть тяжело.

В этот момент в палату зашла и Люда. Она была подавлена и растеряна. На меня посмотрела с испугом, но гораздо больший страх у нее вызывал Дмитрий — приставленный ко мне от ОГПУ охранник.

— Людочка, дочка, подойди, не стесняйся, — позвала ее мама. — Сережа пока не может говорить, но все слышит, — новый взгляд на медсестру и та согласно кивает. — Давай поддержим его. Чтобы быстрее поправлялся и к нам вернулся.

Люда с опаской подошла к моей кровати. Почему-то она словно боялась меня. Или моей реакции? Что было очень странно. Неужели… она как-то связана с покушением? Ко мне сегодня уже приходил товарищ Берия. Оказалось, что мою машину взорвали. Для Михалыча это оказалось последней поездкой. Я тут же вспомнил, как тот звал меня на свой день рождения. А вот как получилось…

Сейчас велось следствие — кто мог быть причастен к этому событию. Дело на контроле у самого товарища Сталина, как сообщил мне Лаврентий Павлович, но пока подвижек нет. И тут такая странная реакция Люды и ее косые и испуганные взгляды на Диму. Жаль пока ничего спросить напрямую не могу.

— У нас все хорошо, — продолжила мама, а Люда при этих словах как-то странно на нее посмотрела и глаза у нее стали красными, словно сейчас расплачется. — Мы конечно переживаем за тебя, — строго посмотрела та на девушку, — но сейчас ты пошел на поправку. Очень ждем, когда ты вернешься. Настя пообещала тебе целый торт сделать! — улыбнулась она на этом моменте. — Слой из картошки, слой из сахара, еще сметаны добавить хочет и клубникой сверху украсить. Но ты не переживай, я ее научу, как правильно сделать, чтобы торт кушать можно было.

Тут Люда все же взяла себя в руки, подышала, прикрыв глаза, и вымученно улыбнулась.

— Привет, С-сережа. Рада, что ты пришел в себя, — тихо еле слышно прошептала она.

Мои глаза наверное были очень выразительными, раз мама поняла мой не заданный вопрос.

— Люда очень переживала, вот еще и не пришла в себя после новости о том, что ты очнулся. Все глаза выплакала. Но ничего, дай ей время.

Я перевел взгляд на стоящего в дверях Дмитрия и заметил, как Люда сжалась, когда посмотрела на него. Попробовал взглядом показать ему на выход. Вроде тот понял. Вышел и закрыл за собой дверь, после чего девушка с заметным облегчением выдохнула.

— Нас допрашивали после того случая, — правильно оценив всю пантомиму, принялась пояснять мама. — Особенно Люде досталось. Она-то последняя, с кем ты общался до… до взрыва, — только сейчас после запинки я обратил внимание, что маме и самой очень тяжело.

Только в отличие от моей жены она старается бодриться. Более собранная, и ее уверенность — защитная реакция. Как человек собирает все силы в критической ситуации, а после уже растекается амебой, когда все заканчивается. Чувствую, у мамы будет «отходняк», когда я вернусь домой.

Хотелось сказать что-то ободряющее, хотя бы положить руку на ее руку, которой она продолжала гладить меня по щеке… Но не получилось. Сил не было и это начинало меня раздражать. А вот упоминание о том, что мою семью допрашивали любви к ведомству Менжинского (его пока так и не сняли с поста, хотя думаю, Иосиф Виссарионович просто не нашел еще подходящей кандидатуры или дает Берии набраться опыта) мне не добавило.

Люда так и не смогла ничего больше сказать. Я видел, как ей плохо, и теперь хотя бы стало понятно, из-за чего. А я никак ей помочь сейчас не могу! Но как только верну возможность говорить, вопросы будет задавать не Берия.

Мама еще немного посидела, рассказала, что звонил Борис. Спрашивал как я, передавал привет и пожелания поправляться. Еще и из университета звонили. Александр Александрович как узнал о взрыве, тут же поинтересовался, насколько все плохо. Не ожидал от декана, но приятно. Андрей тоже отметился звонком. Однако гораздо позже и по словам мамы, голос у него был «какой-то не такой». Хотя если уж Люду допрашивали, то и его могли взять в оборот. Он-то тоже был в курсе моей поездки и с ним могли не церемониться. Нравы в ОГПУ я лично имел «счастье» наблюдать. Не факт, что они сильно поменялись после прихода туда Лаврентия Павловича. Даже с учетом моего вмешательства.

Надолго женщины задерживаться не стали и вскоре покинули меня, подстегнув мое желание побыстрее вернуться в прежнюю форму. Уже к вечеру я смог и губы разлепить не только для того, чтобы попить, и даже первые слова сказал. А на следующий день и вовсе смог более-менее изъясняться, хоть и не продолжительное время. Об этом тут же доложили Берии и тот примчался ко мне после обеда.

— Сергей, здравствуй, — сел он на соседнюю кровать. — Мне сказали, что ты уже можешь говорить?

— Да, — прошептал я.

— Это замечательно. Я бы хотел узнать…

— Вы допрашивали… — перебил я его, но из-за слабости приходилось делать паузы в разговоре. — Мою семью?

— Проводили их опрос, — подтвердил Берию. — Это было необходимо в интересах следствия.

— Только… опрос? — сил на едкую усмешку уже не хватило, но по моим глазам Лаврентий Павлович сам все понял.